И голосок, надо сказать, у нее уже вовсе не как из «Энигмы». Скрипучий такой голосок. Мерзковатый. Да чего там, просто мерзкий. Как у продавщицы в винном отделе.
Илья, конечно, в бабах толк знал, богатырь все же. Знал он, к примеру, что все бабы разные, но при этом все одинаковые. Как так получилось – про то Алешка Попович хорошо растолковывал, что-то там про единство противоположностей, диалектику и прочие мудреные вещи. Этим он всегда курсисток умел соблазнить, причем по трое зараз.
Илья такое было без надобности, и из всей Алешкиной философии уяснил он только одно: баба как конструктор. Можно ее сделать и высокой, и низкой, и красивой, и страшной, и фигуристой, и плоской, и умной, и дурой полной, да только вот все это из одних и тех же деталей делается, одинаковых. А потому в поведении бабском или там в желаниях разобраться можно на раз-два.
Надо только детали знать и в общей конструкции их увидеть.
– Иди-ка сюда, красна девица, – поманил бабу Илья пальцем. – Ща я из тебя Афродиту буду делать. В пене и мыле. Миа кульпа, твою мать!
– Ой, не замай, родимый! – совсем уж бабьим, а точнее, бабским голосом заблазнила хозяйка бани и в дверь бросилась. Ну, Илья за ней. Выскочил в предбанник – и видит, что никакая не баба перед ним, а самая настоящая баньша! Куда чего девалось – простыня дерюгой обернулась, волосы – мочалом, лицо скукожилось, перси опали, ланиты почернели.
– Ах ты поганка! – заревел Илья, хватая баньшу за шкирняк. – Тебе кто велел меня тут до смерти запарить?! Говори!
– Ой, Илья Иваныч, не губи, всю правду скажу, как на духу! – заскрипела баньша, извиваясь в богатырских руках. – Не виноватая я, он сам пришел!
– Кто? Кащей?
– Он, он, лихоманкая его затряси! Встреть, грит, Илью Иваныча, да попарь в баньке с вечником, как ты любишь… А я что, я личность подневольная! Дитя природы, дурное причем!
– Ты меня не жалоби, – нахмурился Илья. – Дитя природы дурное – про то все знают – это Яга, фольклорный элемент. А ты, паскуда, нечисть окаянная. И таких, как ты, я всегда давил и давить буду! Вор должен сидеть в тюрьме!
Баньша грустно вздохнула.
– Будете сидеть! Я сказал! – Илья разжал пальцы и крепким пинком отправил баньшу в свободный полет. Поднявшись в воздух, та что-то заорала диким голосом, но вскоре скрылась за дальним лесом.
– Хорошо пошла, – пробормотал Илья, из-под ладони проводив баньшу взглядом. – Небось, до Англии долетит. А может, и до Ирландии.
7
Вылил на себя Илья десять бочек студеной колодезной воды, охолонул, натянул ватник, сел на Сивку и закручинился. Ни на шаг он не приблизился к Марьюшке своей, да вдобавок выяснил, что суровый ворог ему козни чинит, нечисть науськивает.
– И кто бы мне подсказал, что делать, кто бы верной тропой направил? – сам у себя спросил Илья. И сам же себе ответил: – Никто! Один в поле не воин, если только этот один – не Один. Эх, была не была, наперекор всему буду делать! Никуда не поеду!
И наступила тут тишина великая на весь окрестный мир – птицы от удивления щебетать перестали, зайцы на огороде капустой подавились, собаки в будки заховались и хвосты поджали и даже бык на базу перестал колоду бодать и башку рогатую задрал – мол, как так «не поеду»?
– А вот так! – Илья слез с Сивки. – Будем ломать систему. Если гора не идет к Магомеду, значит, все нормально – горы не ходят. Дзэн, короче. Не хоти – и все тебе будет. А посему – привал и отбой. После баньки – самое оно.
И только развалился богатырь в теньке, только собрался задать храпака, как сработал дзэн! Прямо вот по всей восточной правильности сработал, как надо – послышалась издалека песня гнусная, песня гнусная, немелодичная. Надтреснутый старческий фальцет выводил:
– Надо же, Боян! – обрадовался Илья и поднялся на ноги.
По дороге действительно пылил седой старичок с гуслями под мышкой. Он в очередной раз задрал узкое морщинистое личико к Яриле и собрался снова завести свое: «О, Боже, какой мужчина!», когда заметил Илью.
– Поешь, значит? – хмыкнул богатырь.
– Дык это… – Боян неожиданно смутился и покраснел. – Здравствуй, свет-Илюшенька, славный богатырь киевский!
– И тебе не хворать, – кивнул Илья. – Тебе сколько раз в дружине говорили: засунь свою попсу в… в нее и засунь, короче. «Батяню-комбата» выучил?
– Ага! – обрадованно закивал Боян.
– А «Блокпост»?
– Ну-у… выучил, да. Тоже.
– А ну давай!
Боян вздохнул, перетянул гусли на пузо, провел рукой по струнам и зачастил: