Богдан Хмельницкий

Таким образом, по замечанию Тьеполо, власть у польского короля была не только

ограничена, но совсем отнята. А между тем у короля было средство избавиться от

настойчивых выходок сейма: стоило прибегнуть к той мере, к какой прибегали

польские паны: подкупить послов и сорвать сейм. У Владислава не хватало духа; он

боялся междоусобия, он не решался вступить в борьбу с нациею, он думал уступками

поддержать любовь к себе поляков; у него вдали было желание, чтобы по смерти его

поляки избрали королем его сына, но главное, у него не было денежных средств, а

союзники были чересчур скупы. По замечанию Тьеполо, стоило только Венеции

пожертвовать 50.000 талеров, чтобы подкупить министров, сенаторов и секретарей, и

пошло бы все по желанию короля.

«Но король,—говорит Радзивилл,—не выбил себе из головы турецкой войны. Он не

распустил своего войска и положил надежду на Козаковъ». Историк Грондский говорит,

что после этого сейма Оссолинский, вместе с Любовицким (который впоследствии

передал эти известия Грондскому), поехали, под предлогом осмотра крепостей, на

Украину и, призвавши к себе Хмельницкого, поручили ему от короля сделать с

козаками нападение на Турцию, вручили ему для этой цели деньги и назначили

козацким предводителем. На него одного мог король положиться, потому что прочие

козацкие начальники, видя, что паны противятся замыслам короля, не стали делать

военных приготовлений и старались угодить шляхетству. «Приношу бесконечную

благодарность его величеству за доверие,—отвечал Хмельницкий,—но не скрою, что

дело это трудное; козаки, стесненные своим начальством, не готовы к такому

предприятию. Потребно время, чтобы склонить их; все, чтб возможно, будет сделано,

чтобы угодить его величеству» 1).

У кого была королевская привилегия, данная козакам, подлинно неизвестно. Одни,

и в том числе народная дума, говорят, что у Барабаша; Самовидец говорит, что у

Ильяша. Пам кажется вероятнее последнее, потому что Ильяш, известный под

прозвищем Караимовича, а у Альбрехта Радзивилла называемый Вадовским, был выше

Барабаша и издавна заслужил доверие поляков. Как бы то ни было, этот старшой,

увидя, чем кончилась попытка короля, рассчел, что паны сильнее короля и угождать

надобно им, а не 'королю, а потому спрятал королевскую привилегию и никому ее не

показывал. Между тем вести о предпринимаемой войне возбудили толки и волнения

между козаками. Старшбй старался их удерживать.

«Не верьте новизне, а держитесь старины, — говорил он, — лучше для вас будет.

Не слушайте толков: прикажут идти в поход в Крым или на*море—пойдете, а не

прикажутъ—должны повиноваться».

В то же время он казнил Козаков за малейший ропот, а владельцы и их управители,

во многих местах жиды, замечая беспокойный дух в русских хлопах, мучили их и

убивали по одним подозрениям. Тогда Хмельницкий говорил:

«Вот что они с нами делают: когда нужно идти на войну, то ласкают нас, чтобы

выставить на убой, а когда нет опасности, то мы у нихъ—собачья кровь, последние из

людей».

Hist. belli cos. polon., 40.

136

Новый сейм был назначен к 1-му мая будущего года.

Последняя неудача расстроила короля; он • был убит духом и слабел телом; новые

беспокойства терзали его; шляхта, одержавшая верх над королевскою властью, не

переставала разглашать, что войско было собрано с целью попрать шляхетскую

свободу. Через год умер й сын короля. Говорят, Владислав сказал тогда: .

«Боже мой! зачем ты не взял у меня сына до сейма: я бы тогда нн за что не оставил

своих предприятий!» х).

Хмельницкий задумал воспользоваться королевскою привилегиею для возвращения

соотечественникам свободы, и «штучно», по выражению летописца 2), похитил ее у

Барабаша (а по Самовидцу—у Ильяша), когда тот не хотел объявить о ней народу.

Хмедьницкий созвал в своем поместье Суботове' гостей, на званый обед, в день

Николая Чудотворца, 6-го декабря 3). Старший! был в числе собеседников. Гости гуляли

в доме; на дворе угощали калек и нищих.

Скоро некоторые из гостей начали наклонять головы; переяславский полковник

Кречовский растянулся на лавке. Старшбй был еще на ногах; Хмельницкий следил

пристально за ним, разгульно помахивая чаркою, точил балы и, как бы невзначай,

упомянул о привилегии.

«Что ты, любезный кум, держишь лист королевский?-—-сказал он:— дай мне его

прочитать теперь».

— «На что тебе, куманек, читать его?—отвечает старшбй откровеннопьяный:—мы

податей не платим, в войске польском не служим. Лучше нам, начальникам, брать

деньги без счету, а дорогия сукна без меры, чем, потакая черни, таскаться по лесам да

буеракам, да своим же телом комаров, как медведей, кормить».

Хмельницкий одобрил мысль кума и начал ему щедрее подливать вина. Скоро у

гостя не ворочается язык; он хочет встать—ноги подламываются; он упал на постель и

заснул мертвецки. Хмельницкий взял у сонного шапку и платок, и позвал своего джуру,

—так назывались молодые козаки, которые служили у старых, подобно как у западных

рыцарей армигеры.

«Скорей садись на лошадь,—сказал он,—стуиай к панье Барабашихе и скажи, что

её пан приказал отдать тот лист, который получил от короля».

Джура ночью прискакал в Черкасы.