Богдан Хмельницкий

власть короля, н по поводу этого устроить на сейме совещание послов с сенаторами, не

в присутствии короля, следовательно, против него. Шляхта кричала уже не только

против короля, но и против сенаторов. Оссолинский подвергался злейшим обвинениям

и ругательствам: его обзывали прямо изменником отечества. Распущены были

брошюры, одна другой злее; везде выбирали на предстоящий сейм в послы

враждебных королевской власти, горячих защитников шляхетского самоволия.

Сейм открылся 29 ноября. Оссолинский в длинной пропозиции представил сейму

королевские желания, изложил прежния отношения Речи-Посполнтой к Турции и

доказывал, что война неизбежна. Даже противники Оссолинского сознавали, что

пропозиция написана была красноречиво и убедительно, но она, тем не менее, не имела

успеха. Между сенаторами первый восстал против Оссолинского коронный подканцлер

хелминский епископ Лещинский. Он начал с того, что воздал хвалу королю за его

намерения, припоминал оскорбления, какие переносила Польша от мусульман,

выводил из этого, что война необходима, но война не наступательная, а

оборонительная. Мало-по-малу оратор перешел в другой тон, который был до того

неприязнен Владиславу, что некоторые замечали неуместность его выходок.

«Лещинский,—говорили они,— один из министров; он по своей обязанности должен

частным образом напоминать королю его долг и предостерегать, а публично следует

ему защищать короля». За ним говорил гданский каштелян Кобержицкий, доказывал,

что приповедные листы для вербунки войск, данные за приватною печатью короля,

огорчают Речь-Посполитую; он взывал, что нужно установить меры, дабы на будущее

время невозможно было делать этого. Резче всех говорил против турецкой войны

перемышльский каштелян Тарло. «Предки наши,—выражался он,—всегда избегали

войны с Турцией»; с другими неприятелями они счастливо мерялись, а борьбы с этою

гидрою избегали». Общее желание сената было не только против наступательной, но и

против оборонительной войны; все находили, что король не должен иметь права

самовольно приглашать и собирать войско.

Такой прием королевской пропозиции в сенаторской Избе огорчил короля до того,

что он слег в постель; послы хотели видеться с королем, но король несколько дней не

принимал их по причине болезни; их допустили первый раз к постели короля только 5

ноября. Канцлер от имени короля сказал им так: «Король предоставляет Речи-

Посполитой рассудить: следует ли удержать собранное войско или распустить его, но

пусть государственные чины обратят внимание на то, что в настоящее время

неприятель-

131

ские козни внушают опасение; если же государственные чины требуют непременно

распущения войска, то король не стоит за него, только желает, чтобы это распущение

совершилось без вреда для подданных, постепенно. Напрасно думают, будто все это

войско состоит из чужеземцев; его составляют главным образом люди польского

происхождения, присягавшие королю и Речи-Посполитой».

Возвратившись в Избу, послы стали разбирать королевский ответ и были им очень

недовольны. «Самое лучшее средство распустить войско,—говорили тогда,—свернуть

знамена, и пусть каждый идет куда хочет; те же, которые были зачинщиками замысла,

пусть теперь постараются о средствах распущения войска».

Некоторые предлагали предать суду тех обывателей, которые без всякого

соизволения Речи-Посполитой набирали военные силы. Эта мысль о предании суду

тех, которые действовали по воле короля, была для него оскорбительна, особенно тогда,

когда никто не ставил в вину панам права держать войско, и никто не думал судить их

за это.

Сейм на несколько дней отвлекся другими занятиями, но 15 ноября прибыли

великопольские паны с своими инструкциями, где в резких выражениях шляхта

домогалась немедленного распущения войска, обвиняла короля в том, что он входит в

тайные совещания с иноземцами и требовала разговора послов с сенаторами в

отсутствии короля. Это последнее требование было не по сердцу самим сенаторам; оно

имело вид как будто послы хотят судить не только действия короля, но и сената, и

сенаторы, до сих пор нападавшие на короля, увидели необходимость стать до

некоторой степени защитниками его. Послы, возбуждаемые великопольскими своими

товарищами, из которых особенно кричал Вогуслав Лещинский, требовали объяснения

с королем, но Владислав извинялся болезнью и прислал к ним несколько сенаторов *):

они стали защищать добросовестность и благонамеренность короля. «Побуждение, с

которым король открыл вербовку войска, — говорили они, — достойно только

похвалы; если это предприятие находят противным закону—пусть из всего государства

будут удалены прибывшие сюда солдаты; король просит только о том, чтобы защита

Речи-Посполитой была обеспечена, чтобы нанятым солдатам было выплачено

жалованье, и чтобы нация обратила внимание на королеву, которая раздала на нужды

Речи-Посполитой принадлежащие ей суммы». Но представления сенаторов мало

умягчили послов. Они стали требовать, чтобы немедленно был написан и доставлен в

посольскую Избу универсал о распущения войска. Король в тот же день исполнил их