Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

Такое предупреждение становилось необходимым. Оккупированная русская земля уже стала похожей на кипящий котел, всё в ней пришло в движение. Германская армия еще как-то держала фронт, а русский исход с родины уже начался. Больницы западных городов переполнялись тифозными, детские дома новыми сиротами. Шли на запад донские казачьи станицы с походными атаманами, на версты растягивались их обозы. Кубанцы, терцы, ставропольцы, калмыки шли следом. Обозы тверских колхозников и горожан проходили. Людские толпы с Орловщины, из-под Брянска, от Смоленска шли. Катились эшелоны с беженцами — на неведомый запад в чужие земли, на неведомую судьбу стремились люди.

Страх перед возможным новым народоистреблением витал повсюду, разрастался. В районе Витебска эсэсовцы приступили к разрушению заводов, фабрик, поселений. При этом гибло много мирных жителей. В Гомеле выжигались целые улицы домов. Горели деревни, обреченные немцами на уничтожение якобы за то, что они оказывали помощь партизанам. Снова бандитизм в городах. Банда Одноглазого Пирата в Минске не щадила ни русских, ни немцев; в подвалах разрушенных зданий она сжигала трупы убитых ею людей. Слухи, что немцы готовят истребление населения, сотрясали русские города и села.

Большой царап становился тем оправданным риском, который нужно было принять.

Незадолго до провала Кулешова, на городской окраине Рыльска была встреча Дробнина с Марком. Дробнин искал встречи, чтобы договориться о большом царапе, и Марк пришел в Рыльск.

Восточная окраина города была сожжена при начале войны, но люди понастроили новых домишек, подправили уцелевшие, и образовалось что-то среднее между слободой и лагерем. Одни домики в своем прежнем виде на пожарищах поднялись, другие соединились и образовали длинные здания барачного типа, третьи лишь наполовину были восстановлены — передняя часть приведена в жилой вид, а задняя стоит обгорелая, разваленная.

В одном таком полудоме и встретились. За это время Дробнин вовсе полысел, стал походить на вконец замученного тяжелой работой каторжника, подолгу кашлял. Обнимая его, Марк до боли в сердце пожалел этого человека. В Дробнине, как мало в ком другом, была ярко выражена воля к движению по прямой. Никаких колебаний. Знал человек, что верным путем идет, а что путь ведет к гибели, думать не хотел и другим не давал думать.

Говорили о большом царапе. Хозяин полудома, старый друг Дробнина, копал землю под окном — наблюдал за подходами. Если перестанет копать, они должны нырнуть в погреб, из него вылезти в неглубокую канавку и по ней добраться до балки, просекающей слободу-лагерь.

Когда покончили с делом, Марк сказал Дробнину:

«Ну, старик, готовься. Скоро Сталин опять дорвется до встречи с нами. Обнимет так, что кости затрещат».

«Что мне готовиться, давно я готов».

«Но может быть и не доведется встретиться, а?» — спросил Марк. — «Вон, о Власове всё больше говорят».

«Ты говоришь о нем, а я молчу», — сказал Дробнин и усмехнулся. Когда он усмехался, косые морщины на его щеках и лбу становились похожими на черные провалы. «По приказу Власова забрали русские батальоны, полк забрали. Куда-то во Францию ребят погнали. Что они там забыли? А без них мы тут вовсе взбаламученного и остались, один на один с немцами», — сказал Дробнин.

«Это правда — голыми», — согласился Марк. — «Но мы ведь не знаем. Не знаем, почему Власов дал этот приказ. Может быть, он собирает все вооруженные отряды подальше отсюда, тут-то ведь дело немцами уже проиграно. Может быть, действительно армию будет формировать».

«Это ты выдумываешь, Марк», — сказал Дробнин, всё так же усмехаясь. — «Ты вроде немцев — всё союзников себе придумываешь. Дело, мол, наше дрянь, но придет Власов и мы опять на коне. Так ведь? Я не знаю, что у Власова. Слов хороших много, это правда, да что в них проку! Слов мы сами тут можем гору наворотить. От слов к делу долго нужно прыгать. Командующим русской армии его называют, и сам себя он так величает, а где эта армия? До нее тоже прыгать долго надо».

«Ну, может, и допрыгаются наши люди с Власовым, наперед ничего сказать нельзя», — сказал Марк. — «Но знаешь что, старик? Если признать, что дело у Власова безнадежное, то ведь это и наша безнадежность. Тогда нужно сказать себе, что всё проиграно, что всё, что мы делали и делаем и, может быть еще сделаем — трын-трава, которая выросла, да тут же и зачахла. Если признать, то ведь тогда нужно сказать себе, что плетью обуха не перешибешь, и на том опустить занавес».

«Чем-то и обух нужно перешибать», — очень спокойно сказал Дробнин. — «Не перешибешь, так он тебя перешибет».

Марк засмеялся. Любил он в Дробнине эту уверенность, что в жизни на всё есть ответ, его лишь найти надо.

«Дон Кихот по сравнению с нами был прямо-таки деловым человеком», — сказал Марк. — «Он точно знал, как и за что биться. Его потомки утеряли эту ясность. Знаем, что обух нужно перешибить, а как и чем?»