Боги нефрита и тени

– Я сдаюсь тебе, – Вукуб-Каме поднял к небу покрытые шрамами ладони.

Он опустился на колени и склонил голову, как военнопленный. Желание сражаться покинуло его, глаза стали белыми, как жемчужины, а одежды… одежды стали потрепанными и поеденными молью, как у нищего.

Хун-Каме сурово взглянул на брата, наклонился и сжал его плечо.

– Я ничего так не желал, как твоей смерти, – сказал он. – Но сейчас она мне не нужна. Я был недобр к тебе, и ты ответил тем же, но я не хочу продолжать этот круг, полный ненависти.

Вукуб-Каме поднял голову. Он пытался услышать обман в голосе брата, но не нашел его.

– Это остающаяся в твоих венах смертность делает тебя таким, – осторожно заметил он.

– Возможно. Или мудрость, понимание, что порядок двойственности нельзя нарушать, – ответил Хун-Каме и тихо добавил: – Или тот факт, что ты, несмотря на всю горечь, мой брат.

Он взглянул на покрытые шрамами руки брата, а Вукуб-Каме посмотрел в его лицо, на пустую глазницу.

Природа ненависти неведома. Она может веками пожирать сердце, а потом исчезнуть, хотя ты думал, что она неподвижна, как гора. Но даже горы со временем разрушаются. Ненависть Хун-Каме была высотой с десять гор, а ненависть Вукуб-Каме глубиной в десять океанов. Хун-Каме мог позволить ненависти поглотить его, но вместо этого он решил ее отринуть, и то же самое сделал его брат.

Кассиопея отдала себя, и Хун-Каме тоже должен был что-то отдать.

Светловолосый бог передал темноволосому шкатулку, и тот, поколебавшись, осторожно вынул глаз и вставил в пустую глазницу. Потом Вукуб-Каме поднял руки, и в них появилась корона из оникса и нефрита, которую он возложил на голову Хун-Каме. Талию повелителя теперь опоясывал кожаный пояс, украшенный инкрустациями из тех же камней.

Братья были одинакового роста и смотрели прямо друг на друга. Они были вечными и неизменными – и все же изменились.

– Добро пожаловать домой, Великий Повелитель Шибальбы, – сказал Вукуб-Каме.

Ветер, шепчущий в ветвях Дерева Мира, эхом повторил его слова.

Вновь коронованный, Хун-Каме мог бы совершить триумфальный въезд во дворец, придворные наполнили бы кубки до краев ликером и вином, а благовония окутали бы тронную залу. Все ждали празднеств.

Придется подождать подольше.

Хун-Каме повернулся к девушке.

– Пойдем, – сказал он и взял Кассиопею за руку.

Хун-Каме не нуждался в Черной дороге, чтобы ходить между тенями, – вместе с девушкой он проскользнул в пространство среди пространств, и они попали в отдаленный уголок королевства.

Пустыня, самый край Шибальбы, где начинается Черная дорога. Ни один картограф не сможет нарисовать идеальную карту Шибальбы, тем не менее это была ее граница.

– Вскоре ты должна будешь вернуться в Срединный мир, – сказал Хун-Каме. – А я должен стать богом.

– Ты разве не бог? – удивилась она.

Он покачал головой.

– Остался один шаг.

Он держал ее руки в своих, и девушка знала, что он говорил о соединяющей их нити осколка, привязывающей смерть к жизни. Эта нить все еще существовала.

– После этого… я никак не могу остаться? – спросила Кассиопея.

– Ты живая, – покачал он головой.

– Но мгновения назад я умерла…

– Да, и я вернул тебя к жизни. Ничто живое не может долго оставаться в Земле мертвых.

– А ты не можешь существовать в Земле живых.

– Нет. К тому же, ты забываешь, что моя смертность подходит к концу. А с ней и мое сердце.

Кассиопея кивнула. Она все понимала, слезы жгли глаза, но она быстро вытерла их.

Хун-Каме заговорил, желая утешить ее.

– Ты ничего не просила, но я все равно желаю одарить тебя. Позволь дать тебе способность говорить на всех языках мира, потому что смерть знает их все, – сказал он. – И позволь подарить тебе способность разговаривать с призраками, блуждающими по Срединному миру. Это может тебе пригодиться.

Он пронзил ее взглядом, но его лицо смягчилось при этом. Бог улыбнулся и взял ее лицо в руки, притянув ближе к себе. Кассиопея положила руку на его грудь и ощутила биение сердца. Оно все еще билось…

Она встала на цыпочки и поцеловала его, желая, чтобы он запомнил ее. Это было невозможно – все равно что просить океан задержаться на чьей-то ладони, но пока что в нем была частица смертного человека. Не смотря на сияющие одежды и вновь обретенные силы, он был более смертным, чем когда-либо до этого момента. И он поцеловал ее в ответ со всей силой веры в любовь, которой обладают только молодые.

Отстранив ее от себя, он поцеловал костяшки пальцев Кассиопеи и на мгновение прикрыл глаза. Его рука легла на ее горло. От раны не осталось и следа, но он все равно провел пальцами по невидимой линии, прежде чем открыть глаза и снова взглянуть на девушку.

И тогда он вытащил осколок кости, засевший глубоко в ее плоти, – последний кусочек пазла его бессмертия.

Связывающая их нить лопнула. Кассиопея во все глаза смотрела на него. Он положил руку себе на грудь. Его сердце стиралось в пыль под его ладонью, и на это было больно смотреть, но она не отвернулась. И не заплакала.