Боги осенью

Вышли вечером и шли всю ночь до рассвета. Табор вел Апулей. Он один умел ориентироваться по звездам в этом гнетущем пространстве, где на тысячи километров, стиснув землю кожистым одеялом, распласталась толстая коричневая губка. Было очень важно не сбиться и выйти к Синим Буграм, куда собирались остальные колонии: левее, за Пратой, шевелил холодные пальцы лишайник, жрущий любую органику, а на восток, по-видимому до самого океана, простирались необозримые топи, которые, накапливая энергию для выброса пены, булькали и кипели живой плазмой. Там было не пройти. Позади, за темной линией горизонта, как при безумном пожаре, отсвечивали по небу блеклые розовые сполохи - колония Босха принимала удар на себя. Босх отдал им всех своих лошадей, и уже из этого становилось ясным, как он оценивает исход предстоящего боя. Получилось восемь повозок - неуклюжих, тяжелых, из остатков дерева и металла, не поглощенных Помойкой. У той, где лежала Жанна, были автомобильные колеса без шин. Трясло, разумеется, невыносимо. Горьковато дымились бездонные родники. Голые оранжевые слизни размером с корову упорным кольцом окружали табор. Изредка тот, что поближе, сворачивал к людям, точно проверяя на бдительность. Тогда навстречу ему выходил Вильгельм Телль и натягивал звонкий лук. Стрела, ядовито пискнув, впивалась в основание рожек-антенн, слизень вскрикивал, как ребенок, по студенистому телу пробегала мелкая торопливая дрожь, и немедленно низвергались на гору мяса жадные птицы.

К рассвету начался дождь, шепотом пробирающийся из одного конца бескрайней степи в другой. Кинулись запасать воду - в глиняные горшки, в чашки, просто в ладони. С водой в таборе было плохо.

Милн держался за край повозки и видел, как Жанна ловит ртом редкую дождевую морось.

- Я принесу тебе попить, - сказал он. Дернул за повод Пегого, у которого кузнечными мехами раздувались бока от запального бега, пошел вдоль табора. Его спрашивали без всякой надежды: - Ну как? - Он не отвечал. Оглядывался на сполохи.

Парацельс спал в самой последней повозке, под армейским брезентом. Милн растолкал его, и Парацельс, продрав слипшиеся веки, тоже спросил:

- Ну как?

- Плохо, - ответил Милн, не вдаваясь в подробности. Плохо, а будет, вероятно, еще хуже… Слушай, у тебя вода есть? - Принял нерешительно протянутую флягу. - Брезент я, пожалуй, тоже заберу, - добавил он.

- Сутки хотя бы продержитесь? - тоскливо спросил Парацельс.

- Сутки? Вряд ли…

Милн вернулся и осторожно укутал Жанну. Положил флягу рядом с ней, под руку, чтобы легко было достать.

- Есть хочешь?

Жанна покачала головой. Говорить она не могла. Милн все-таки, присмотрев участочек помоложе, вырезал ножом губочный дерн и подал его, перевернув желтой съедобной мякотью. Жанна лизнула приторный сок.

- Вчера, - сказала она.

- Завтра, завтра, - ответил он. - Не разговаривай, тебе надо беречь силы.

Жанна дышала со свистом. Она никак не могла выздороветь. К Помойке надо привыкнуть: слишком уж отличаются составы биоценозов. Милн сам болел неделю после прибытия. И другие тоже заболевали. Но у Жанны адаптация протекала особенно тяжело.

Патриарх, едва волокущий ноги, сказал:

- Этот мир уже умер. Мы присутствуем на его похоронах, - вяло махнул рукой на унылую вереницу повозок, тянущихся сквозь дождь. - Прощальный кортеж… Плакальщиков не будет… Там… там… та-рам… там… та-рам…

- Хотите пить? - спросил его Милн, доставая флягу. - Вы должны довезти ее. Вы мне обещали.

- Хочу, - сказал Патриарх. - Но до привала не стоит. И не считайте меня лучше, чем я есть, Милн. Мы все - мертвецы, затянутые преисподней.

Милн опять обернулся, ему не нравились сполохи. Они жидкой цветной гармошкой растянулись вдоль горизонта. Края гармошки оплывали к земле. Это могло означать только одно: хлипкая оборона Босха прорвана, и ударные подразделения Хаммерштейна устремились на Север.

Его место было - там, в гуще битвы.

- Наверное, Помойка создает хроноклазм, нечто вроде воронки, компенсируя наши перемещения во времени, - сказал Патриарх.

- И что из этого следует?

- То, что все мы постепенно будем ею затянуты…

- Все?

- До последнего человека…

На другом краю неба, точно отблеск еще одного проигранного сражения, занимался день. И тревожный гул его катился по степи, нарастая.

- Воздух! - закричал Апулей.

В тот же момент Милн увидел четкие самолетные звенья, выплывающие прямо на них. Передние штурмовики уже клюнули вниз.

- Ложись!..