Боги среди людей

Оправданием для нее (а требовалось ли ей оправдываться? Видимо, да) служило то, что после маминой смерти она росла без любви. «Когда я потерял жену» — так выражался ее отец, как будто случайно положил Нэнси не на место. «Отлучение от любви» — так называлось одно из ранних произведений Виолы. «Пронзительная история борьбы и потерь», как описал его журнал Woman’s Own. Вот где раскрывались ее лучшие стороны — в книгах. («Почти столь же сильно, как Джоди Пиколт»^{140} // Родительский форум Mumsnet.) Ее читатели (почти исключительно женщины) — а их было множество, преданных и так далее — все без исключения считали, что она — беззлобная… нет, добрейшая душа. И это тревожило. Внушало чувство вины, как будто она раздавала заведомо невыполнимые обещания.

Целых три года она еженедельно приезжала в «Тополиный холм» — глаза бы на него не глядели. Но нельзя же выставлять себя черствой. Встречи с отцом не доставляли ей никакого удовольствия. Она и раньше, в силу ряда причин, относилась к отцу с настороженностью, а теперь, когда колосс превратился в младенца, стал развалиной, он и вовсе сделался ей чужим. Как не вспомнить Старого Морехода:^{141} его альбатрос был уже загублен злой стрелой, прежде чем повис на нем вместо креста.

Она приехала поездом из Харрогейта именно сегодня — заодно, по пути в другое место. И завязала узелок на память. «По пути в другое место» — неплохое название. Харрогейт не раз побеждал в конкурсе «Цветущая Британия»; если в этом городе и были приметы бедности, их аккуратно задвинули подальше, с глаз долой. Виола втайне жалела, что так и не выбралась за пределы Йоркшира, не окунулась в лондонскую жизнь, по-столичному изысканную (во всяком случае, так ей представлялось).

Ее недолгое житье в сквоте с этим паразитом Домиником в счет не шло. Дело было в Ислингтоне, тогда еще не превратившемся в фешенебельный район, и она практически не выходила на улицу. «Послеродовая депрессия», объясняла она впоследствии, будто предъявляя почетный знак страдалицы, хотя, если честно, депрессия была самая заурядная. («По-моему, я родилась с депрессией, — рассказывает она журналу Psychologies. — Думаю, это позволяет мне лучше понимать людей».)

Живи она сейчас в Лондоне, получала бы приглашения на вечеринки, обеды и тусовки. Ее книги («международные бестселлеры») были слишком ходким товаром, чтобы бомонд мог относиться к ней всерьез, но приятно было бы не чувствовать себя отвергнутой популисткой, которая сама ломится в ворота. («Я — северянка, и это предмет моей гордости» / Интервью газете Daily Express, март 2006 г.) Предмет гордости? Это перебор.

Ей было бы только на руку, если бы она выросла в благополучных графствах, примыкающих к Лондону, в той же Лисьей Поляне, оставшейся у нее (да и у всех) в памяти каким-то полумифическим уголком. Но когда ей исполнилось шесть лет, Сильви умерла и поместье было продано. А через несколько лет та же судьба постигла и «Галки», родной дом ее матери, потому что миссис Шоукросс впала в благостное старческое слабоумие и доживала свои дни в Дорсете, у терпеливой Герти. Вина за все неурядицы лежала на отце, которому после войны приспичило поселиться в здешних краях. А теперь уже слишком поздно для каких-либо перемен. Слишком поздно для всего.

Невзирая на дождь и ветер, королева стоически продолжала плаванье. «У нее бриллиантовый юбилей, — сказала Виола отцу. — Шестьдесят лет на троне. Это долгий срок. А ты помнишь ее коронацию?» Во время коронации Виола была годовалой крохой; других монархов она не знала. Но у нее оставалась надежда увидеть, как на престол взойдет Чарльз, а может, и Уильям, но засвидетельствовать преображение пухлого новорожденного младенца в Георга Седьмого шансов не было. Жизнь конечна. Возникают и рушатся цивилизации; в итоге все превратится в пыль и песок, даже такой вот пухлый августейший младенец. И больше ничего не будет. Разве что гостиницы.