Боги среди людей

— Вы с дедушкой Тедом смотрите празднество на Темзе? — спросила Берти.

— Да, я как раз сейчас у него в палате.

— Убожество какое-то, правда? А бедная королева, она же почти дедушкина ровесница — за что ей такие мучения?

— Простудится под этим дождем и смерть свою найдет, — сказала Виола.

Всю жизнь она проповедовала социализм и республиканство, а теперь ее вдруг пробило на монархию. А на прошедших выборах она голосовала за консерваторов, хотя даже под пытками не призналась бы в этом на людях. «В свою защиту могу сказать, — убеждала она присяжных, — что это был тактический выбор». Присяжных это не убедило. Британская партия независимости пока еще не преодолела заветного рубежа, но зарекаться не стоило. К старости люди не смягчаются, а просто разлагаются — так представлялось Виоле.

— Бог с ней, — сказала Берти в знак того, что запас тем для разговора с матерью у нее иссяк. — Передай, пожалуйста, трубку дедушке.

— Он тебя не поймет.

— Не важно. Дай ему трубку.

Будь у Виолы возможность начать все сначала — вторых попыток никто не дает, жизнь — не репетиция, бла-бла-бла, это понятно, но все же: сумей она вторично совершить это путешествие, что бы она сделала? Она бы научилась любить. «Учиться любить» — болезненное, но в полной мере искупительное путешествие, открывающее теплоту и сострадание по мере того, как автор учится преодолевать одиночество и отчаяние. Особенно отрадны те шаги, которые она предпринимает для налаживания отношений с детьми. (Половина присяжных уже задремывает.) Она старалась, она в самом деле старалась. Работала над собой. Много лет посещала сеансы психотерапии, раз за разом начинала сначала, хотя и не совершала ничего такого, что потребовало бы от нее ощутимых усилий. Ей хотелось, чтобы перемены в ней осуществил кто-нибудь другой. Жаль, что нельзя сделать такой укол, который разом все исправит. («Попробуй героин», — советовала Берти.) Пока еще она не пришла к Церкви, но уже голосовала за тори (из тактических соображений!), так же теперь, видимо, на очереди стояло англиканство. Но похоже, сколько ни начинай сначала, Виола при всех своих стараниях все равно оказывалась на том же месте; первоначальная схема ее натуры неизменно побивала все более поздние версии. Так зачем суетиться? Нет, в самом деле, зачем?

— Бессмысленно, — повторила она, сражаясь с оконной рамой, но шпингалет не позволял открыть ее более чем на пару дюймов, как будто власти предержащие поставили своей целью не дать выпасть из окна каким-то эльфам, а не полноразмерным, пусть и несколько усохшим старикам. Палата второго этажа выходила окнами на огромные промышленные мусорные баки, набитые бог весть какими ни на что не пригодными отходами.

Отец наверняка скучал по свежему воздуху: он никогда не любил сидеть в четырех стенах. Его влекло на природу. Природу он любил. В душе у Виолы вдруг вспыхнул огонек сочувствия, но она поспешила его затоптать.

В детстве отец почти каждую неделю вывозил ее на выходные за город и таскал на многомильные пешие прогулки, закармливая сведениями о цветах, деревьях и всякой живности. Боже, как ненавидела она эти вылазки на природу! Отец много лет вел какую-то колонку в безвестном сельском журнале. Конечно, реши она прислушаться — могла бы узнать много полезного, но она не прислушивалась из принципа: все равно он не мог сказать ничего такого, чем реабилитировал бы себя за то, что не уберег маму. Я к маме хочу. Отчаянный детский крик в ночи. («Ой, ради бога, преодолей это в себе», — требовала Берти. С точки зрения Виолы — излишне резко.)

— Ранее, говоря об отце, вы употребили слово «настороженно», — заметил Грегори. Естественно, он был очередным воплощением «Голоса Разума», который преследовал ее всю жизнь. — «Настороженно»? — поторопил Грегори.

— Я действительно употребила это слово?

— Да.

По ее предположениям, он пытался вытянуть из нее сведения о насилии или о чем-либо другом, столь же драматичном и травматичном. Но ее желание дистанцироваться от отца было вызвано иными причинами: осмотрительным отцовским характером. Его стоицизмом (да, опять это затертое слово), его бодряческой экономностью — пчелы, куры, овощи со своего огорода. Он загружал ее работой по дому («Я буду мыть, а ты вытирай»). Заставлял пускать в дело объедки («Так, что у нас в холодильнике: немного ветчины и пара отварных картофелин; сбегай-ка во двор, посмотри, нет ли там свежих яичек от наших пернатых подруг?»). А это его назойливое терпение, когда она вела себя как упрямая собачонка («Ну же, Виола, садись за уроки, а потом мы с тобой придумаем какую-нибудь награду»).

— Это звучит вполне разумно, Виола.

— Вам положено принимать мою сторону («Разумно»! Скользкое словцо).

— Неужели? — мягко удивился Грегори.

Найдется ли хоть кто-нибудь, способный посочувствовать ее скорбной повести? Из числа тех, кому она за это платит деньги.

— А после маминой смерти он обрезал мне волосы.

— Своими руками?

— Нет, отвел в парикмахерскую.