Богиня Чортичо. Про черную руку, питонцев, платье в горошек и красивую девочку из прошлого века

Прошло несколько дней. В нашей кухне в углу стояла большущая бутыль, закрытая резиновой перчаткой, которую принесла соседка Томка. Ночью я захотела пить и пошла в кухню за водой. Не зажигая света – фонарь светил прямо в окно – я достала чашку, налила воды из крана, и вдруг в углу что-то зашевелилось. Сердце мое застучало в горле. Я присела и стала пробираться к углу.

Там была рука. Черная рука. Она шевелилась. Вначале я оцепенела, но рука шевелилась, и я завизжала, чашка из моих рук выпала и разбилась, на шум прибежали перепуганные родители и включили свет. Я продолжала визжать и показывать пальцем в угол, где была черная рука. При свете рука оказалась совсем не черной и вовсе не рукой. Это углекислый газ, который выделялся из забродившего винограда, надул резиновую перчатку. Меня успокоили. Папа довольно правдоподобно разыграл удивление:

– Ты же сама говорила, что все это детские страшилки. Ты же взрослая девочка, чего ты испугалась – вот, на, потрогай даже – это же резиновая перчатка…

Мама смела осколки чашки. Папа взял меня на руки и отнес в мою комнату. Больше я Кисе про черную руку, а также про гроб на колесиках или красную простыню не рассказывала.

А через несколько дней перчатка на бутылке раздулась до такой степени, что взорвалась. Виноград был даже на потолке. В кухне пришлось делать ремонт, и мы никогда больше не пытались готовить виноградное вино. Самогон варили. Да. Но это уже другая история.

Рынок

Лето. Ранним утром роса посеребреными каплями стекает с листочков резко яркой листвы. Светло и спокойно. Так спокойно бывает только в детстве…

Я всегда с нетерпением ждала субботы. Рано утром, пока все еще нежились в постелях, отсыпаясь за все недоспанные будние дни, лишь заслышав мамины тихие шаги, я спрыгивала с кровати и босиком, на цыпочках подходила к кухонной двери. Мама пила чай. Рядом со столом стояла корзинка, в которой лежали матерчатые сумки из болоньи, и авоськи, и, конечно же, пол-литровая банка с пластмассовой крышкой. Мама собралась на рынок.

Как она умудрялась, не поворачивая головы, не взглянув на дверь, узнать, что я уже топчусь у входа в кухню, для меня было загадкой, ведь ни одна половица не скрипнула, но мама шепотом, чтобы не разбудить домашних, и улыбнувшись, говорила:

– Ну, что, стрекоза, тебе не спится? Рань такая, чего вскочила, – и поворачивалась ко мне.

– Мам, я с тобой, – на всякий случай я уже приготовила свой «канючный» голос, но в это утро он не понадобился. Мама неожиданно быстро согласилась.

– Хорошо, только тихо оденься и пить чай. Позавтракаешь, и пойдем.

Сердце подпрыгнуло. Я иду на базар! Ура! Не знаю, почему именно к базарам у меня с самого детства такой интерес. Казалось бы – толчея, шум, гам, люди… Объяснить это невозможно. С этих пор я ходила на рынок с мамой каждую неделю, и для меня это было замечательным и увлекательным путешествием в другой, шумный, яркий, ароматный мир.

…Завтракать, впрочем, как и обедать, и ужинать, я совершенно не хотела.

– Этот ребенок живет воздухом, – всегда причитала моя бабушка. Но ради похода на рынок я в одну минуту, обжигаясь, выпила сладкий ароматный чай, запихала ломоть батона с маслом и сыром за щеку, схватила корзинку и даже напялила на голову панамку.

До рынка-базара мы с мамой шли пешком. Недолго. Минут двадцать. Не хотелось в такое замечательное утро ехать в дребезжащем троллейбусе. И всего-то – две остановки. Город еще спал. Поливальные машины разъезжались после своей работы, оставляя свежесть и блестящие, как спины кита, тротуары и дороги. Солнце еще только-только проснулось и, потягиваясь, сонно щурилось из-за веток раскидистых кленов и величавых каштанов. Я крепко держалась за мамину руку, слегка поеживаясь от утренней свежести.

– Мам, а арбуз купим? – допытывалась я.

– Какие же арбузы – июнь. Арбузы в августе будут.

– А клубнику? – не унималась я.

– Клубнику купим. И черешню тоже, – улыбалась мама.

– А клубнику на варенье? Или просто кушать?

– Не знаю, посмотрим, может, и на варенье.

– А банка для сметаны? – не унималась я.

– Для сметаны, конечно, – отвечала мама.

– А тогда и творог тоже купим?

– И творог тоже.

– Чур я буду пробовать!

– Конечно, ты, а кто ж еще?

Наверное, это и есть счастье. Детство. Июнь. Солнце. Мама молодая, необыкновенно красивая. Ее золотистые вьющиеся волосы, не скованные шпильками и заколками, упруго подпрыгивали в такт шагам. Ах, какие у нее синие глаза! Не то что мои – не поймешь что, – то они зеленые, то рыжие, то черные… И руки у мамы теплые, мягкие, добрые. И ямочки на щеках, как у меня, то есть у меня, как у нее…

Мы пришли. На улицах народу не было, а на рынке – муравейник. Не одни мы были такими умными – все спешили с утра отовариться. Народ галдел, торговался, беззлобно ругался, перепрыгивал через лужи, сплевывал семечную шелуху, ел горячие пирожки с повидлом…