Богиня Чортичо. Про черную руку, питонцев, платье в горошек и красивую девочку из прошлого века

Да! У меня было развито воображение еще в раннем детстве. Проследив путь муравьишки, я зажмуривала глаза и представляла, как он придет к себе в муравейник. Вытрет ноги на пороге, откроет дверь. Кряхтя, втянет сочную яблочную косточку в дом, к нему подбегут его маленькие дети. (Дети обычно представлялись мне в одежках – мальчики в коротких шортиках и футболках, девочки в платьицах с крылышками и почему-то в чепцах.) Дети повиснут у Муравья на руках и ногах (а у муравья было четыре руки и две ноги!), радостно крича: «Папа! Папа пришел!» Из кухни в цветном фартуке выходит Муравьиха-мама. Жена Муравья. И они все вместе взгромоздят яблочную косточку на стол. У них мисочки из половинок высушенных семечек, в большой скорлупке от ореха свежайшая дождевая вода…

Это потом уже, с горем пополам, на уроках ненавистной физики неожиданно для себя я полюбила оптику.

Может быть, именно из-за деревянной катушки. С дырочкой.

А про большой адронный коллайдер я так ничего и не понимаю. Да. Стыдно.

Третья высота

– А спорка, что не залезешь? Ты ж деффка – а деффки так высоко по деревьям не умеют лазать! – безапелляционно заявил Киса и шикарно «цыркнул». Давеча он установил новый рекорд улицы – залез на «третью ветку» (третью высоту) самого высокого дуба в нашем районе. «Третья ветка» – это высоко. Это выше треугольной крыши Антонихи, а у нее самый высокий дом на улице – двухэтажный, да еще с чердаком.

Я осторожно потрогала пальцем свой верхний передний зуб, который, как мне казалось, шатался. «Вот выпадет у меня зуб сверху, как у тебя, я тоже буду шикарно плеваться», – подумала я, а вслух сказала:

– Спорим! Пааадумаешь! Я в тыщу раз лучше тебя лазаю по деревьям. Ща увидишь. Тока, этасама, на что спорим?

– Давай так – если ты проспоришь, то я тебе отдаю пистолет…

– И пистоны! – перебила я и добавила: – Все пистоны!

Киса залез в карман шорт и достал спичечный коробок, в котором лежала лента с пистонами. Я уважительно кивнула.

– А ты мне, – Киса задумался, – а ты мне ежика!

– Ты что, сдурел? Ежика на пистолет? – моему возмущению не было предела.

– Ну, ты ж говоришь, что залезешь, а значит, тебе не придется с ежиком расставаться. Ну, по рукам? – Киса протянул руку.

– А давай! – я протянула ему свою, и мы ребрышками ладоней перебили свое же рукопожатие.

Я посмотрела на старый дуб. Сто раз мы на него забирались, сто раз я сидела на толстой ветке – первая высота – первая ветка, которая росла как-то странно – не вверх, а в сторону, отчего и сидеть на ней было весьма удобно. Вторая, почти вровень с крышей Антонихи. С этого места было удобно наблюдать, есть ли кто у Антонихи в огороде, и если нет – айда за яблоками!

Поплевав на ладошки, я начала карабкаться. До первой ветки я добралась в два счета – привычная остановка, я села на широкую ветку, как на лавочку, и помахала Кисе сверху. «Выпал бы у меня зуб уже, я б плюнула с высоты!» – неожиданно подумала я, но услыхала:

– Давай, давай, – подбадривал Киса и откусывал от большого яблока. Сок тек по его рукам, оставляя блестящие дорожки.

Мне вдруг тоже захотелось яблока. Белого налива. Откусишь такое звонко-хрустящее – успевай рот закрывать, иначе сок перельется и потечет из уголков рта и по рукам. Я подняла голову и продолжила восхождение. Добравшись до второй ветки (вторая высота), решила не останавливаться и, перехватываясь руками, подтягиваясь и царапаясь, верно шла на побитие рекорда. И вот здесь случилось это ужасное «и вдруг»…

На моих ногах были красные шлепанцы. Ну конечно, не настоящие «колодки» – на сплошной деревянной подошве, модные, с металлическими нашлепками… Откуда?

У мамы были сапоги-чулки на танкетке, и когда ее не было дома, я надевала их, а они мне были ужасно велики. «Чулки», плотно облегающие мамины ноги – болтались гармошкой на моих ножках-спичках. Но мне это не мешало – мне нравилось, что я становилась высокой – танкетки были сантиметров 10–12…

Мои шлёпки были гораздо более прозаичны. В начале лета обнаружилось, что босоножки, купленные на вырост в конце прошлого лета и надеванные только пару раз, в особо торжественные дни, – например, когда я стала октябренком, а потом на утренник, посвященный прощанию с Букварем, на Новогодний утренник и на Первомайскую демонстрацию, – стали мне маловаты. Пятку натирало нещадно, и ходить в них я отказывалась. Тогда папа, недолго думая, отрезал от босоножек задник, вместе с ремешком, что застегивался через ногу, и получились вполне себе приличные шлепанцы. Я в них шиковала посреди нашей летней пылищи, все лучше, чем босиком, хотя ноги от грязи эти шлепанцы не защищали.