Богиня в бегах

А если признание состоится, то к черту этот заштатный городишко, снова в Москву, в белейший кабинет размером со всю нынешнюю клинику, секретарши на ресепшене – двое, нет, трое! Красивейшие молодые девчонки, ловящие каждое его слово пациенты, уважение коллег, преподавание, воспитание преемников!..

Имя, оставшееся в истории психиатрии, выведенное огромными буквами наконец-то пришедшей славы: Карл Шелепа! Почти все гении поначалу оставались непонятыми и гонимыми, а многие из них были признаны только после смерти. Говорят, Ван Гог при жизни не сумел продать ни одной картины, и его собственная мать постеснялась повесить его работу на стену в гостиной, сочтя ее вульгарной мазней.

Судьба Ван Гога – его личное дело, думал Карл Валерьянович, но какой же все-таки он был неудачник! Всего-то нужно было найти хорошего спонсора и правильно его обработать!

Ликование и восторг охватили Карла Валерьяновича Шелепу, но виду он не подал и просто кивнул.

За окном Полина повернулась и, увидев опустевший кабинет, кинулась назад, в дом, чтобы успеть накрыть стол – сегодня блины с кленовым сиропом, как Глеб любит.

Глава 13 В которой Полина прощается с нами навсегда

Карл Валерьянович любил свою Галатею-Полину, поэтому решил присматривать за ней сам, и даже меню составил ей собственноручно. Сам же принес поднос в ее палату и поставил его на кроватный столик. Утреннее солнце било в окна, оставляя искры и блики на всем блестящем: ручках тумбочек, лысине Карла Валерьяновича, пружинках его блокнота, засунутого в карман белого халата.

Полина полулежала в кровати, приподнятая на подушках. На секунду мелькнула мысль, что она – снова Диана, что случился немыслимый откат в прошлое, что снова расцвел сад уничтоженной памяти…

Но Карл Валерьянович быстро рассеял это наваждение: просто у пациентки рыжие волосы, как и пять лет назад. Она все так же красива, но совершенно опустошена: руки лежат плетями, шея прозрачная, синяя жилка на виске бьется судорожно. Персиковые губы посерели, потрескались.

Карл Валерьянович предполагал, что ее состояние – следствие небольшого сотрясения головного мозга и отчасти – шока от произошедшего.

Присев рядом на стульчик, он протянул Полине поднос.

– Ваш завтрак, дорогая.

Полина приняла поднос. Осмотрела пластиковые тарелки, ложечки, стаканчик с крышечкой.

– Боитесь меня? – спросила она ломким шелестящим голосом.

– Боюсь за вас, – мягко поправил ее Шелепа. – Вам предстоит принять интересное решение. Полина Сергеевна – ведь пока вы еще Полина Сергеевна, верно? Вам нужно придумать себе новую память. Я мог бы сам заняться этим, сделать из вас… кого угодно. Проститутку Тоньку, например, в анамнезе – насилующий ее отец и тюремное заключение в колонии для несовершеннолетних. Мог бы – одержимую зоозащитницу Олечку, городскую сумасшедшую, гремящую кастрюлями с объедками на задворках промзон.

Полина с трудом повернула голову и посмотрела на него с плохо скрываемым отвращением.

– Всех этих персонажей легко утопить в городской среде – без следа и без лишнего шума, – объяснил Карл Валерьянович, не обращая внимания на ее неприязнь. – Сами понимаете, Глебу хочется свободы от обязательств: у него молодая красавица-жена, и ваше присутствие рядом вызывает одно раздражение… Вы – Золушка наоборот. Побыв принцессой, ровно в полдень встречаете у ворот фею, – и он описал рукой жест вокруг всей своей толстой фигуры, – и фея превращает вас в замарашку. Но так как фея все-таки добра – это же сказка, а в сказках феи должны быть добрыми! – у вас есть выбор, Полина Сергеевна. Придумайте себе прошлое и личность сами, не выходя из заданных рамок: это должна быть малозаметная и маргинальная особа. Этим вы принесете пользу и себе – ведь человек должен сам творить свою судьбу! – и мне. Мне очень нужно знать, как пройдет процесс замены памяти при том, что человек сам подобрал себе новую.

И Карл Валерьянович помахал новым блокнотиком, готовым к записям.

– Ешьте, Полина Сергеевна, – сказал он, поднимаясь со стульчика. – Ваш любимый киви, между прочим.

Он ушел. Полина тупо смотрела ему вслед, как сова, разбуженная ярким летним днем. Ключ повернулся два раза, и шаги, скорые и легкие, удалились прочь по коридору.

И тогда глаза Полины посветлели, губы скривились.

– Какая сволочь, – сердито пробормотала она и принялась за еду: для этого она распечатала пакетик с одноразовыми столовыми приборами.

Личных вещей у Полины почти не было: ее нарядили в безразмерную ночную рубашку, похожую на простыню, и отобрали все остальное, включая обувь.

Туалет и душ оказались в ее распоряжении – они находились в палате, – но там не было шампуня или геля для душа, только кусочек детского мыла.

Развлечений Полине тоже не полагалось: большую часть времени она смотрела в окно, которое почти целиком заслонял шершавый ствол чудовищно толстого дуба и его корявые ветви, покрытые волнистыми листьями.