Богоубийство (СИ)

Пока Анна принимала поздравления, Стефан также много думал и о том, что последним временем их ссоры заметно участились. Причем, причины для этих ссор все расширялись, становясь все более нелепыми. К тому же, как думал он, начинала их Анна. И очередной его вопрос состоял в том, почему. Почему? Разве все так плохо? Ведь им же хорошо вместе. Он уже и забыл, как они пришли к таким розням, хотя совсем недавно он не мог избавиться от того чувства, будто бы обременяет ее своим обществом. И что интересно, чувствовал и сейчас. Но уже в другом смысле. Не в том, что они друг друга еле знают, составляя таким образом друг другу какие-то неудобства, что ли. А в том, что теперь они знали друг друга настолько хорошо. И как разомкнуть этот чувственный замкнутый круг, и стоит ли вообще, если ты рискуешь выпасть из него, не зная, что принесет тебе это? Неизвестность… Точно как у Джека, подумал Стефан, вспомнив о том, что пора бы напрячься, и продолжить свой роман. Перелезть через этот перешеек его мыслей, оставив их по ту сторону. Это будет единственным верным решением. Наверное…

Стефану очень захотелось писать в этот момент. Сесть за стол, вставить чистый лист бумаги в печатную машинку, сделать абзац, написать первое слово, а за ним второе, составить предложение, бегущее за его мыслями, уносящими его туда, подальше от всей этой реальности. Именно в такие моменты душевных терзаний, непонятных по своему происхождению, хочется высказаться на листе бумаги, поделиться мыслями, будто отпустить их с неким трепетом и облегчением. Словно избавляясь от грусти, делающей тебя счастливым в каком-то роде.

Стефан стал думать о своем романе. О том, как семья Лоуэллов бежит с острова. Точно так же, как и он. От жизни. И от смерти. Последние годы только этим и занимается. Убегает от всего. И таким образом – сев за пишущую машинку, он запросто убежит и от нее. Ему не придется очередной раз с ней ссориться, а затем мириться. Хотя бы на один раз сократить это он был в силе сейчас. Тем более, что есть желание.

Закрыться… Ему нужно закрыться, сесть за машинку, и начать писать. Когда в жизни много приятного, то и писать особо незачем. Нельзя забывать о той черноте, о той бездне, которая поглощает ранимого идиота, начинающего писать от этого. Именно от этого. Начал бы он писать, искать в себе подобный способ поделиться мыслями, если бы чернота его души не стала пожирать его изнутри, угрожая пустотой? Она и сейчас его пожирает, но медленнее. Растягивает боль, которая является удовольствием, неким спасением, отчасти. Может быть, поэтому человеку свойственно мученичество? Ведь люди копируют Христа ради спасения. Каждый день приносят себя в жертву тем, кто этого и не оценит, но последует их примеру, а кто-то воспользуется ролью насильника. Почему?