Бой на Калиновом мосту

— Василий Стрелец! Покорми ещё год меня, попроси родителя.

Стал прошать убедительное. Родитель сжалел опять сына:

— Быть по всему. Корми ещё год!

Он так, значит, делать нечего, стал кормить. Кормил ещё год. Сын стал своему отцу благодарить.

— А больше не кормить ни отнюдь ни единого дня, и так убытку много!

Пришел к птице в саду, обсказал это дело:

— Что, орел-птица, скажешь мне? Ведь я два года прокормил тебя. Какое ты мне сделаешь добро?

— Вот смотри, какое добро: садись на меня, далеко ли я слетаю, могу ли содействовать.

Они сели и поехали опять же на утренней заре. Оборотили несколько тысяч верст. Сказала орел-птица:

— Ну, Василий Стрелец, не могу я ещё действовать хорошо. Покорми ещё третий год.

Он стал опять просить родителя, что «дай ещё годик прокормить, потом марш — и сам отступлюсь».

А его жена ругает, что «зачем так досаждать родителю, что пускай идет, куды знает, и летит».

— Нет, жена моя, хочется мне узнать, может ли эта птица добро сделать.

— Да какое тебе добро от птицы? Никакого добра нету.

— А может она лучше сделать человека!

Вот прокормил три года. И спит, и сам себе думает, со своей женой что последнюю ночь, а жена ничего не знает. Наутро встает, жене и сказывает:

— Ну, жена, прости же, уезжаю, не знаю, надолго ли, со орлом со птицей.

И сам в сад скорым успехом. Сейчас своей птице сказал:

— Справилась ли, птица орел?

— Справилась, — отвечает, — садись и поедем.

А евонная жена из спальни побежала к родителю с жалобами, что «уезжает мой муж, Василий Стрелец. Сроку не сказал мне. Вот для чего он и птицу кормил. Не можешь ли ты обратить его взад?»

Родитель стал же таким манером ходким, — и след простыл, и виду нету. И летят далеко ли — низко, высоко ли — близко, на ровном месте, как по бороне, против неба, воды, моря. И птица подняла под страшную вышину, чуть не под самые облака. Взяла эта птица стряхнула с себя Василия Стрельца против моря, и Василий Стрелец почернел, как чилисник (печка топится, чад выходит — черное место), и думает — последняя кончина ему.

И не допустила орел-птица до воды три сажени и схватила его и не дала потонуть. И он не мог долго очувствоваться.

— За что ты на меня больно изъезжаешься [51]? Или осерчала на меня, что три года прокормил?

Она на ответ ему ничего не сказала, полетела ещё выше и таким же манером стряхнула его с крылья вторительный раз против самого моря. Опять же Василий Стрелец испугался сильно, и два раза больше того испугался, что теперь приходит смерть. Не допустила до моря двух саженей, опять его взяла. Он опять очувствовался через несколько время и сказал птице орлу:

— Полно тебе надо мной изъезжаться, лучше меня утопи, либо сглоти, полно тебе так изъезжаться надо мной!

Орел-птица ничего с ним не говорит ни худого, ни хорошего. Подняла на свои крылья, полетела ещё лее и того ходчее. Против третьего моря глубоко, и поднялась [в] страшную тоже вышину, ещё выше против тех разов, и взяла опять стряхнула третий раз, не допустила одной сажени до моря и опять схватила его, и посадила на себя таким же манером, как и раньше. Потом он через несколько время очувствовался и сказал птице орлу:

— Что же ты, птица, я тебя поил, кормил три года, а ты мне дала три страсти?

— Ну, Василий Стрелец! Не будет тебе страстей больше! Гляди ты в правую руку: что увидишь мне говори.

— Ух, орел-птица, сильный пожар я вижу.

— Это не пожар, это моей сестренки царство медное, вот подлетим к этому царству, и колонусь[52] о землю к меньшой сестре, она увидит изо своих палат и выйдет меня встречать:

— Ах, где ты, Иван Царевич, долго пропадал?

— Эх, кабы этот Василий Стрелец, добрый молодец, не попался, меня вспоил не вскормил бы, крылья не срастил, мне бы сюда не бывать.

Сестрица обрадовалась, и взяла его под руки, сама заплакала.

— Ах, дорогие мои гости! Три годинька я тебя не видала. Слава богу, что явился.

А он говорит сестрице на ответ:

— Вот, если бы не Василий Стрелец — я бы живой не был.

— Ну, я ему заплачу, дам несколько золота, сколько надо.

А Иван Царевич наказал раньше Василий' Стрельцу: «А проси коробочку у нее, а не надо золота».

Вот погостили сутки, на вторые просят коробочку, а золота не надо. Эта сестрица коробочки не дает:

— Лучше же возьми корабль золота.

А коробочку не дает.

Разгневался Иван Царевич на свою сестру, ну, марш, и полетел, только и было. И вылетел за железные ворота от меньшей сестры. Колонулся о землю и сделался такой же птицей, каким и раньше был орлом. Опять на море и полетели.

— Ну, Василий Стрелец! Смотри опять на леву руку; что увидишь — мне говори.

— Ух, брат, сильный пожар вижу.

— Это не пожар, это — средней сестры царство серебряно.

Ку рот и полетели. Прилетели к этому царству, колонулся о землю и таким, молодцом стал Иная Царевич, каким был в том царстве медном, так же и в серебряном.

— Ну, послушай, мой друг любезный, Василий Стрелец: что я тебе наказываю, Так и делай… Сестрица увидит и будет приблагать [53] в гости.

Ну, сестрица увидала своего брата.

— Ох, где ты как долго пропадал, Иван Царевич?