Бояре Стародубские. На заре

Конюх стоял в недоумении, он не смел овладеть санями против воли их владелиц. Алексей подошел к нему на помощь.

– Так нельзя, боярышни, – заговорил он, подходя с поклоном. – Мы соседи вашего боярина Савелова и вас одних отпустить не посмеем.

Боярышни взглянули на него испуганно, а Феклуша всплеснула руками с легким криком. Она признала боярина Стародубского.

– Замолчи ты, – тихо говорил Феклуше Стародубский, – а вы, боярышни, не бойтесь! Я вам клятву даю, что ничего дурного вам не приключится, и я сам довезу вас бережно…

– Мы не знаем тебя, – ответила меньшая боярышня, – лучше мы в избу вернемся, попросим везти нас хозяина… – Алексей взглянул в лицо ее, открытое и освещенное вечерней зарей; он заметил на лице ее испуг.

– Позволь, погоди, боярышня! Я скажу, кто я и откудова. Я сын Стародубского Никиты Петровича, а зовут меня Алексеем…

Чуть не вскрикнула боярышня Паша, но крик замер у нее. Она всматривалась испуганно, пытаясь узнать боярина; знала она, что видела его в детстве, но признать не могла теперь. Феклуша меж тем стонала и выла. Но неожиданно, спокойно подошла к Алексею боярышня Степанида.

– Боярин! Не губи нас, провожать нас тебе не пристало, не по обычаю; пошли с нами конюха!

– Ведь пристало же вам, боярышня, на свадьбу одним приехать! Здесь народу много вас видело, так и мне пристало проводить вас! – проговорил Алексей с усмешкой, глядя в лицо боярышни.

– Видел нас простой народ; они не осудят, что невесту нарядить вздумали, подарить ее…

– Я вас каждый день встречаю, боярышни, около нашей вотчины, когда вы с песнями проезжаете в санях своих; и все вас видят…

– Греха в том нет! – вдруг живо вмешалась меньшая боярышня, вся зарумянившись. Кататься нам запрета нет от матушки, и в тереме мы поем песни дедушке. А мы не знали, что чужие бояре нас слушают!

– А знает ли дедушка, что вы на свадьбы смотрите и по чужим вотчинам катаетесь? – улыбаясь, спрашивал Алексей.

– От матушки мы не таимся, а дедушку больного не просим, не тревожим! И ты, боярин, ему о том не сказывай! – проговорила степенно старшая боярышня, прикрыв лицо покрывалом.

– Пожалей, боярин, нашу матушку! – вдруг обратилась к Алексею боярышня Паша, близко подходя к нему. – Храни Бог, ей за нас отвечать придется! За что же ты нас выдать думаешь? Мы тебе чужие, что тебе о нас печаловаться? А ты не губи нас, боярин! Вреда мы ни тебе и никому не делали… – Паша говорила толково и спокойно, но в голосе слышалась мольба, и глаза ее смотрели с укором. Встретив взгляд ее синих глаз, Алексей невольно потупился.

– Я в вашу жизнь не мешался бы, поступайте как знаете, да вы ведь в беду попасть скоро можете! Вы недобрых людей повстречаете, горе будет тогда и вам, и матушке. Помолчу я для вас, никому не скажу, только и вы на свадьбы больше не ездите и с песнями не катайтесь! И еще вас прошу ради самих вас, боярышни. Захара вы со службы своей отпустите, – он человек недобрый!

– Не тревожься, боярин! Никогда нас больше не встретишь и песен наших больше не услышишь! Но никому о прошлом не сказывай, не губи нас! И провожать нас не езди… – просила Паша.

– Хорошо, боярышни, пусть будет по-вашему! Повезет вас мой конюх; он и лошадок вам уберет, поставит в стойла. Я ж издали поеду за вами, чтобы знать, что вы счастливо к себе в усадьбу вернулись.

– Спасибо, спасибо, боярин! – раздались весело голоса боярышень и Феклы. – Поминать тебя станем на молитве.

– Спасибо тебе, а матушке мы обо всем скажем: от нее нет у нас тайного! – промолвила Паша, глядя открыто и приветливо на Алексея своими синими глазами. Взгляд ее напоминал боярину молодую птицу, ничем еще не пуганную; таких случалось часто видеть ему в ранней юности, взлезая на деревья и заглядывая в гнезда. И обе боярышни тоже выпорхнули из гнезда своего по неопытности и молодости. И старшая, хоть глядела угрюмо, но кротко просила не губить их и обещала молиться за него.

Усаживая боярышень в сани и укутывая им ноги медвежьим ковром, пока конюх его взбирался на передок саней и расправлял вожжи, Алексей сказал им приветливо:

– Так вы на меня, боярышни, не гневайтесь, если чем не угодил вам, простите и вину ту мне отпустите! Поезжайте и пойте песни: я вашему веселью не помеха!

– Не полюбились тебе, боярин, наши песни, так теперь нам петь их не в охоту! – ответила Паша, мельком взглянув на него уже из-под опущенного на лицо покрывала и весело смеясь ему в лицо. И странно было, что в ту же минуту припомнилось боярину то время, когда еще маленькая боярышня толкнула и рассыпала коробку с пряниками; он признал вдруг в Паше старую знакомую.

– Пой, боярышня! – ответил он, смеясь. – Только в лесу пойте дальше от слободы, чтобы не слыхал никто.