Бояре Стародубские. На заре

Прошло много времени, а сватовство не подвигалось; с той поры, когда Ефрем, любимый конюх Алексея, стал на службу Талочановых, у Стародубских было известно все, что делалось в вотчине Савеловых; допросы считались в то время важным занятием и любимым делом. Никита Петрович расспрашивал и допрашивал Ефрема о всех живущих в доме Савелова; молодой Стародубский никогда не спрашивал ни слова; но Ефрем спешил сам сообщить ему обо всем, что ему казалось важным для боярина; во-первых, сообщил он ему слова Захара: ни одна из боярышень не согласна за вашего, обе в монастырь идут; таким образом стрела Захара достигла в цель и больно ударила по сердцу молодого Стародубского; во-вторых, он прибегал передать боярину, что старшая боярышня Талочановых часто посылала письма в ближний монастырь и получала ответы; весть эта заставила призадуматься Алексея; то были не одни слова, начиналось и дело со стороны одной, а может быть, и обеих боярышень Талочановых; третьей вестью Ефремушки было сообщение, что боярыня Ирина Полуектовна собиралась ехать в женский монастырь на богомолье с обеими дочками, что повезет их он, Ефрем, а накануне отъезда забежит уведомить Алексея.

Алексей промычал что-то про себя и не отдал никакого приказания Ефрему; он понурил голову и пошел в свои покои.

Был уже поздний вечер, когда Алексей зарядил свою пищаль и вышел с ней в темный бор на Ветлугу, один и пеший.

– Недоброе что-нибудь забрал он в голову, или нехорошо у него на сердце, – проговорил, глядя вслед ему, старик Дорофей, – вишь, один на всякого зверя пошел, знать, своя ему кожа не дорога стала.

В страхе расхаживал Дорофей по двору, все поглядывая на дорогу в темный бор, но по дороге никто не показывался; уж и месяц, высоко всплывший на небе, стал опускаться, закатываться, тогда только вышел на дорогу из лесу молодой боярин с пищалью на плече; он шел бодро и ровно, словно в ратном строю; повеселел было и Дорофей, но вздрогнул, заметив на платье подошедшего боярина кровавые пятна.

Но боярин, смеясь, указал на убитого волка, которого тащил за собой по земле, привязанного на ремне.

– На волка ходил! И охота тебе такую ношу тяжелую одному тащить, – вскрикнул старик, – и как ты с ним справился!

– Справился, справился, – значительно ответил боярин, – и с волком, и со всем справился, – добавил он, будто разговаривая с самим собою.

Из дому выступили прислужники и приняли тяжелую ношу от боярина.

– Не спит отец? Тащите к нему… – приказал Алексей.

Отец не спал, неспокойно поджидая сына; и, любуясь на большую морду волка, он порадовался ловкости сына; еще больше порадовался он и подивился его кроткой речи, когда после ужина со стола все было снято и они остались одни с сыном.

– Порешил я нынче, батюшка, о женитьбе: сватай меня, на ком ты желаешь, не боюсь я больше судьбы моей, стану жить, как и все на Руси живут, – как Бог пошлет!

– Вот разумно решил, надумался! Вижу, что сын в отца удался, когда приходится рассудить дело, – так умно решит.

– Уж про то не знаю, батюшка, а решил, что надо мне идти, куда моя дорога лежит! На волков я всегда ходил, – ходил и на турок, пойду и на шведов, когда прикажут, а боярышни Талочановы не страшнее того… и тебя томить не буду: поступлю по обычаю и по закону; а теперь прости, тебе на покой пора, завтра рано поеду к боярину Савелову. – Так закончил Алексей, сообщив отцу о своем решении.

К такому решению пришел боярин, шагая по темному бору, где он подстерегал волка; обе боярышни, как слышал он, не идут за него по своей воле; так все равно ему, которую бы ни велел теперь взять отец; обе они набожны, обе покорно идут, как велят, по воле старшего в роде, по обычаю; и ему не пристало с судьбой бороться; для отца он повенчается и оставит на всей воле молодую жену, а сам из ратной службы домой не заглянет.

С таким решением шел он вечером тогда один на волка, уже не жалея своей кожи, как выразился о нем Дорофей; понял боярин, что ему не самому по себе жить приходится, а заодно со всеми, как жили тогда все русские люди.

На следующий день, ранним весенним утром, видели, что конь боярина стоял привязанный на дворе, около конюшни боярина Савелова; а сам Алексей в это время сидел в передней комнате Лариона Сергеевича. Алексей вел долгую беседу с хозяином, и под конец беседы слышались такие слова:

– Ты решай сам, Ларион Сергеевич, я на тебя, как на отца гляжу… – говорил боярин, сам пасмурный, но спокойный на вид.

– Трудно мне совладать с боярышнями, горько их и приневоливать! – отвечал дед боярышень, всегда мягкий и кроткий. – Скажу тебе, боярин, обе невесты хорошие: богобоязливы, нрава кроткого, бери любую, в обиде не будешь. А ты нам мил и дорог, боярин! – продолжал Савелов.

– Благодарствуй, Ларион Сергеевич! – ответил Стародубский.

– Ныне все они выехали в монастырь, на богомолье, ступай и ты туда той же дорогой. Сам переговоришь с матушкой их, Ириной Полуектовной, пускай она решит за них! – закончил боярин Савелов.

Алексей недолго думал и принял совет Лариона Сергеевича.