Боярыня Матвеева

Это был Алексей Михайлович, Великий Государь, Царь и Великий Князь всея Великия и Малыя и Белыя России, Самодержец Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий князь Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий князь Новгорода, Нисовския земли, Черниговский, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всея Северныя страны Повелитель и Государь, Иверския земли, Карталинских и Грузинских царей и Кабардинския земли, Черкесских и Горских князей и иных многих Восточных и Западных и Северных владений и земель Отчич и Дедич и Наследник, Государь и Обладатель – так звучал в то время его полный титул.

Второму представителю династии Романовых сравнялось двадцать четыре года. По меркам своего времени это был очень красивый молодой человек, отличавшийся величавостью и никогда не ошибавшийся при отправлении разного рода церемоний. Он и сейчас сидел удивительно неподвижно – даже скорее не сидел, а священнодействовал, олицетворяя собой невозмутимую и несокрушимую власть. «Византийский идол», – отзывались о нём иностранцы. «Настоящий государь», – почтительно говорили русские.

«Письмо», обращенное к Собору, читал Алмаз Иванов. Его пронзительный голос ясно звучал под сводами палаты, возвещая «о многих неправдах польского короля», оскорблении титулов покойного государя и его царствующего сына и о челобитье Богдана Хмельницкого и войска Запорожского о принятии их «под государеву высокую руку». Артамон Матвеев смотрел на отчима с сыновней нежностью: то, что озвучено сейчас и будет озвучено в течение дня далее – результат многолетних трудов, усилий, переговоров, интриг самых разных людей, и в том числе этого сухопарого старика с черными глазами и пронзительным голосом. Это старик был одним из тех, кто вершил судьбы страны и мира, оставаясь при этом в тени; бывший купец, даже не дворянин, он делал для величия своей родины больше, чем многие князья и бояре, возводившие свои родословные к доисторическим временам и презиравшие «жалкого дьяка».

Дворяне могут сколько угодно рассуждать о том, что «семейственные воспоминания дворянства должны быть историческими воспоминаниями народа», а что важного может быть в воспоминаниях какого-нибудь чинуши? Ничего! В действительности же воспоминания иного чиновника, управлявшего делами государства и составлявшего отчёты об их состоянии, куда важнее воспоминаний иного трутня, предававшегося охоте и разврату в заложенном и перезаложенном поместье, а воспоминания солдата, прошедшего путь от Сталинграда до Праги, куда важнее мемуаров дворянина, крутящего баранку в Париже и оплакивающего «потерянную Россию».

Выслушав доклад, молодой человек поехал в свой полк.

Всё равно всё было решено заранее.

Сегодня Собор только объявит давно задуманное.

«… и они говорили то ж, что за честь блаженные памяти великого государя царя и великого князя всеа Русии Михаила Фелоровича и за честь сына его государева великого государя царя и великого князя всеа Русии Алексея Михайловича всеа Русии стояти и против литовского короля война весть.

А гетмана Богдана Хмельницкого пожаловал бы великий государь царь и великий князь Алексея Михайловича всеа Русии по их челобитью, велел их приняти под свою высокую государеву руку».

Глава 29

Они были женаты восемь дней.

Евдокия пока приноравливалась к дому мужа и больше смотрела, как управляется Домна Трофимовна, чем действовала сама, но уже понемногу входила в роль хозяйки. По вечерам она дожидалась Артамона и они вместе ужинали; было уже обговорено, что если он не является к определённому часу, то она ужинает одна, а там по обстоятельствам: придёт он – покормят, не придёт – лягут спать. Слуги, уже привыкшие к беспорядочному и причудливому режиму жизни хозяина, не удивлялись; но на третий день брака Домна Трофимовна решила объяснить Евдокии, что она должна трапезничать отдельно, у себя в тереме.

– Хорошо, я спрошу Артамона Сергеевича.

– Зачем спрашивать? – оскорблено сказала экономка. – Так отцами и дедами заведено.

Евдокия процитировала мысли отца Созонта относительно соблюдения и изменения традиций, попутно выразив своё с ними согласие. Это был ловкий ход: теперь Домне Трофимовне приходилось спорить не только с хозяйкой-иностранкой, но и некоторым образом с православным священником. Растерявшись, экономка сделала ошибку:

– Февронья Андреевна никогда так не делала!