Боярыня Матвеева

Об этом Флора сказала Кириллу, а тот передал другу, с нескрываемой завистью: родители Анны, примирившись с её выбором, дали ей, сколько могли, но могли-то они немного. Конечно, Нарышкин любил жену бескорыстно – но от большого приданного или наследства отказываться бы не стал.

– Мало тебе Февронья принесла добра? Перины, ковры восточные, меха, серебро. И сама такая хорошая девушка: набожная, красивая, хорошо готовила.

Артамон даже несколько растерялся. За девять лет его брака мать ни разу не говорила такого про бывшую невестку; и вдруг, когда на горизонте замаячила новая сноха, узрела у Февроньи Андреевны массу достоинств. Никто не объяснил ему, что это классическое поведенье классической свекрови.

– Что мне радости в этом добре? Я и сам не нищий. И что мне в её готовке? У нас повар есть.

– Всё, что у тебя есть – не твоё. Всё, чем ты пользуешься, добыто трудами твоего отца, Алмаза Ивановича, да и моими заботами. Неблагодарный!

– Я с детства при дворе, получаю жалованье и награды.

– Кто тебе устроил придворную службу? Алмаз Иванович. Как устроил? Напомнил, кому надо, о заслугах твоего покойного отца.

– Я знаю всё это и помню, но неужели это значит, что я не могу себе выбрать жену по собственному вкусу?

– А чем тебе Февронья плоха была?

– А тем, что я при ней домой не хотел приходить, нарочно на службе задерживался. А когда приходил, то ложился к ней, как в ледяную пустыню.

– А к этой немке, – усмехнулась Анастасия Семёновна, – ложишься как в жаркую печку?

Эта усмешка стоила целой поэмы: в ней было всё то презренье и вся та ненависть, которую так называемые нравственные люди испытывают к любви и особенно к любящим женщинам. Здоровая чувственность или пылкая страсть на языке таких нравственных людей называется «слаба на передок» или «заплывшие спермой мозги», а то и куда худшими терминами.

Молодой человек почувствовал, что у него пылают щеки. Не сказав ни единого непристойного слова, его мать умудрилась облить грязью то, что ему самому казалось прекрасным.

– Нет, – вдруг нашёл он нужные слова, – к ней я ложусь, как весной под ласковое солнышко.

Лицо Анастасии Семёновны исказилось.

– Не буду я ни о чём просить Алмаза Ивановича.

– Хорошо, – ответил её сын и пошёл домой отсыпаться.

Глава 25

Она сама надела длинную рубаху и нарядные туфли; остальное сделали Дарья, Глафира и тётя Минодора, чрезвычайно возбуждённая предстоящим – куда больше возбуждённая, чем сама невеста.

Ей причесали и уложили подобающим образом волосы, надели на неё красное платье, украшенное собственноручно сделанной вышивкой, душегрею из золотой парчи, массивное ожерелье, браслеты – запястья – все принадлежности торжественной женской одежды той эпохи. Тётя сама спрятала её волосы под белым платком-убрусом и надела поверх платка вышитую золотыми нитями кику; Евдокия только поднимала и опускала руки или голову, повинуясь указаниями тётки. Затем женщины стали спорить, красить ей лицо или нет; накрасили. Тётя взяла в руки красный, в цвет платья, полупрозрачный покров и вывела племянницу в гостиную, где ждали дядя, кузен и обе её тёзки. Матушка Флора от участия в церемонии отказалась.

– Прости. Я желаю тебе счастья, но смотреть, как ты выходишь замуж снова, не могу.

Евдокия всё поняла и поцеловала свекровь.

В гостиной она наконец-то собралась с духом и объявила родным:

– Родители жениха в последний момент стали возражать против брака. Возможно, Артамон Сергеевич не приедет и свадьбы не будет. Прошу вас в этом случае молчать о моём позоре.

– Никогда такого не было, чтобы девушку нашего рода бросил жених перед алтарём, – возмутился Григорий Петрович. – Тем более плебей.

– Всё бывает когда-то первый раз.

– Да я его тогда убью!

– И пойдешь в тюрьму, а мы будем плакать. И вообще: вдруг окажется потом, что это господь меня спас от несчастья.

– Мне нравится твой настрой, сестра, – засмеялся Петр Григорьевич. Несколько нервно засмеялся, надо сказать.

Приготовив родных к худшему, на всякий случай, Евдокия затем обратилась к дяде:

– Благословите меня, дядюшка, это в любом случае не помешает.

Дядя послушно взял икону.

– Её мне крестный отец подарил, когда я принимал православие.

Евдокия Гамильтон опустилась на колени и приняла благословенье.

– Во имя отца, и сына, и бога – духа святого. Будь счастлива, девочка!

Тётя накрыла её покровом и повела в карету.

В церкви её посадили на лавку возле стены, а рядом – юную племянницу. Новобрачная, в своей нарядной одежде, сидела неподвижная и словно одеревеневшая, и даже не поняла, прошла ли минута или час до появления жениха. Артамон Сергеевич имел обычный свой непроницаемый вид и был облачён в желтый бархатный кафтан с тёмно-красными шнурами. За ним следовали Кирилл Полиектович, Анна Леонтьевна и флегматичный парень, похожий на Кирилла – очевидно, его брат. В отличие от жениха свита его выглядела веселой и оживлённой.

Кирилл пошептался с Минодорой Гавриловной, потом с приятелем; повинуясь их указаниям, Матвеев подошёл к лавке.

– Девушка, уступи мне место.

– Нет, я с тётей хочу сидеть!

– Но это моё место.

– Нет, моё!

– Я тебе рубль дам.