Боярышниковый лес

Они рассматривали себя в зеркале расширенными от беспокойства глазами. Каждая прическа была своего рода мечтой. Мечтой, связанной с праздничным ужином, посещением ледового шоу или встречей с бывшими одноклассницами. Многим из этих женщин отчаянно недоставало уверенности в себе, поэтому они постоянно отказывались попробовать что-нибудь новое. Иногда я замечал, что, покидая нашу парикмахерскую, они не всегда лучше выглядели, но определенно лучше себя чувствовали. Шагали увереннее и целеустремленнее, улыбались кончиками губ, ловя в витринах свое отражение вместо того, чтобы прошмыгнуть мимо, как делали это, направляясь к нам.

С моей мамой произошло нечто похожее.

Когда она сбросила в спортклубе первые несколько килограммов, ее внешность поменялась не так уж разительно. У нее просто прибавилось уверенности, вот и все. Такой она нравилась себе больше, поэтому уже не пилила отца за то, что он поздно пришел, и не обвиняла его в равнодушии. Мама стала приятнее в общении, в ответ на это папа смягчился. Все просто.

Именно так чувствовали себя женщины, посетившие парикмахерскую.

Кажется, я пришелся клиенткам по душе. Они оставляли щедрые чаевые, говорили, что им нравится прозвище Здоровяк. Интересовались моей семьей, тем, как я провожу праздники, есть ли у меня девушка. Добрая половина клиенток считала, что мне пора остепениться, а другая – что всему свое время. Некоторые говорили, что не повредит наведаться к источнику Святой Анны, она всегда поможет в сердечных делах.

Я никуда не спешил. Мы с Хоббитом ходили по клубам, но нам встречались только какие-то ужасные визгливые девушки, с которыми совершенно не тянуло остепениться. Хоббит, вернее, уже Мерлин стал честолюбив и уверен в себе. Он сказал, что если я не сменю место работы, то до пенсии только и буду делать, что кудельки на седых волосах крутить. Нам нужно развиваться, осваивать новые горизонты, завоевывать свою нишу на рынке.

Головой я понимал, что он прав, но ужасно не хотел бросать мистера Диксона и «Миледи». Это представлялось предательством. Мистер Диксон сказал, что у него есть пять капризных клиенток, которые меня просто обожают. Не мог бы я выкраивать один день в месяц на то, чтобы обслуживать их в «Миледи»? Мерлин заявил, что я спятил, раз согласился на такое, но я попросту не мог отказать мистеру Диксону, который всему меня научил и платил достойную зарплату. Я считаю, что нельзя поворачиваться спиной к тому, кто тебе помог.

Как бы то ни было, мы с Мерлином сложили накопления и открыли собственный салон. За последние годы Россмор определенно изменился. Появился достаток, и люди стремились получить все лучшее. Денежных клиенток только прибывало. В их, казалось, бесконечной череде были и девушки с львиными гривами, и молодые женщины с коротко остриженными волосами сливовых оттенков, и дамы со столь частым мелированием, что об их родном цвете можно было лишь гадать.

Длинноногие и томные, они посещали салон дважды в неделю. Я поражался их финансовым возможностям и столь внимательному отношению к волосам. «Миледи» как будто бы существовала в другой вселенной.

Мое имя, понятное дело, тоже изменилось. Теперь меня звали Фабиан. И хотя Мерлин посмеивался над тем, что последнюю пятницу месяца я неизменно провожу в «Миледи», думаю, он этим все-таки немного восхищался. Мистер Диксон каждый раз улыбался мне, как блудному сыну, который наконец решил вернуться в семью.

Здесь меня по-прежнему знали как Здоровяка и с восторгом рассматривали мои необычные прически и стильные жилеты. Я сказал, что в пижонском салоне в Россморе народ окончательно слетел с катушек и требует, чтобы парикмахеры разряжались в пух и прах. Клиенткам нравилось слушать мои истории. На их фоне собственный мирок казался им уютнее и безопаснее. Теперь я был увереннее в своих силах и предлагал некоторым из посетительниц кое-что поменять в привычном стиле. Даже мистер Диксон согласился воспользоваться моими идеями по небольшой модернизации интерьера.

Все расспрашивали меня о личной жизни, и я честно отвечал, что работаю так много, что на знакомства времени уже не остается. Они советовали не затягивать с этим, на что я согласно кивал с самым серьезным видом.

О чем я в «Миледи» предпочитал не распространяться, так это о том, что в пижонском салоне все – ну, то есть все, кроме Мерлина, – считали меня геем. Я не расстраивался: во многом это даже помогало. Женщины легче раскрываются перед геями, думая, что те объединяют в себе лучшие качества обоих полов. От них не ждешь подвоха, они не напористы, не толстолобы и не скупы на слова; в общем, как подружки, только с ними не нужно конкурировать за мужское внимание.