Бояться поздно

И Марк, сперва нерешительно, а потом будто наверстывая упущенное за все свои невеликие годы, принялся наглаживать да почесывать одобрительно бурчащую кошку и рассказывать про асатов – полумифических участников игры, которые когда-то были обычными геймерами, но потом остались в игре навсегда. Довольно могучими, почти всесильными персонажами, веселыми, умелыми и красивыми. Предельно не похожими на себя настоящих – жирных или тощих, слишком длинных или слишком мелких, прыщавых, носатых, щекастых, в общем, совершенно нормальных подростков, совершенно нормально и совершенно глупо ненавидящих свою жизнь, свою неумелость, свою внешность и свое тело. Которое теперь лежало на больничной койке. В бессознательном состоянии. В коме. А рассталось это тело с сознанием, разумом или, если хотите, душой, как раз в момент встречи с таинственной пентаграммой, полыхающей голубым светом под чарующую музыку. И вот это тело, труп, считай, лежит, покрываясь пролежнями и потихонечку отмирая со всех сторон, в коечке под капельницей. И не всегда, как в американском кино, в милой байковой рубашечке в мелкий цветочек, в отдельной палате и в окружении красивых хайтековских приборов. Обычно все-таки в общей палате на десять таких же овощей восемьдесят плюс. В убитой больничке, за которую родителям приходится вываливать ползарплаты, если не больше. Пока сыночек или, реже, дочка, радостно прыгает по нарисованным декорациям и радуется интересной беззаботной жизни, созданной не им и не для него.

– Изучал вопрос? – спросила Алина, кажется, с завистью.

Марк зарылся лицом в загривок кошки, которая снисходительно прибавила громкости, и сказал со счастливым изумлением:

– Ни капли не колбасит! В реале сдох бы давно!

– При чем тут «бы», – пробормотала Алина.

Тинатин, кажется, метнула в нее укоряющий взгляд. А Карим спросил:

– Так игра же перезапускается постоянно. Что они, эти… азат хатыннар, в каждом сеттинге перерождаются?

– Вот это вопрос, – сказал Марк со вздохом. – Если бы ответ был, причем такой… положительный, то куча народу перебежала бы в виртуал.

– Ну да, счастье же: лежишь, гниешь помаленьку, ни о чем не заботишься, зато ты царь горы, и пофиг, что на самом деле ее не существует, – желчно согласилась Тинатин.

– Большинство с этим без всяких игр справляется, – отметила Алина.

– Ну началось, – сказала Тинатин.

А Алиса спросила с внезапным раздражением:

– Ну и где эти асаты? Нам бы, блин, помогли хоть раз, коли больше заняться нечем.

– Так мы же и не начинаем играть толком-то, – напомнил Марк. – Аля же сказала. Потом, это ж бета-версия, только запускаемая, кто бы успел перескочить. Кстати, о сиянии, Аль. На будущее: такая себе перспектива застрять в игре, которая даже стартовать не успевает.

А то я не знаю, зло подумала Аля, а Алиса будто ей в рифму боевито спросила Марка:

– А откуда ты знаешь, что игра не начинается? Это, может, для нас только, а нормальные люди все играют, только в путь.

– Мы не играем, значит, никто не играет, – отрезала Алина. – И вообще, до начала игры еще пять часов.

Аля горестно вздохнула, и Алиса обняла ее, как будто и впрямь понимала, как все это тягостно и тупо. Как будто она могла понять. Или хоть кто-то мог понять.

– Это как в знаменитом вопросе про зеркало, – задумчиво сказал Карим и неохотно пояснил в ответ на понукающие жесты Алисы: – Отражает ли что-нибудь зеркало, когда в него никто не смотрит?

«Нет», «Да», «Конечно», – прилетело со всех сторон. Аля помолчала, впадая в задумчивость. Зеркало – это просто стекло с тонюсенькой подкладкой амальгамы. А экран – это просто стекло с тонюсенькой подкладкой матрицы. И мы все тут за стеклом, как в аквариуме, только не в воде, а в этом тонюсеньком слое, который считаем бездонным и бескрайним, хотя тут максимум пятнадцать дюймов по диагонали и доля миллиметра в глубину. Мы елозим между слоем стекла и слоем жидких кристаллов или газовых ячеек, который и считаем жизнью. Настоящей. Той, которую мы воспринимаем, видим, придумываем и творим. И в чем, как говорится, мы неправы? В том, что верить всерьез в такое глупо? Но не верить-то грустно – и даже подло. Вдруг у нас хоть что-то получится. Вдруг хотя бы одного человека убережем. Далекого, незнакомого, может, некрасивого и даже не очень хорошего. Должны попытаться.

А если этот слой, по которому мы елозим, не матрица, а амальгама? И если никто в это черное зеркало не смотрит?

Аля разозлилась на себя и на всех, тряхнула головой и почти крикнула:

– Народ, давайте потом про зеркало, а! Времени нет! Вот в буквальном смысле: его – нет! Было чуть-чуть, а теперь кончилось, совсем!

Все замолчали, переглядываясь и показывая Але, что уже всё, уже нормально, уже не надо так волноваться. Как с больной. Сами они больные.

– Действительно, сконцентрируемся, – согласилась Тинатин.

– Ну вот, только до чего-то по-настоящему интересного добрались, – огорчилась зараза Алина. – Когда бы мы еще Марка философствовать заставили.

Карим еще раз показал Але, что вот-вот перейдет к основной программе, но сообщил с той же бесячей раздумчивостью: