Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши

В Рим он вернулся в 1866 году. В этой дате Пинелли ошибиться не может. 3 октября 1866 года осуществилась, наконец, мечта итальянского народа. Исполнилось завещание великих мучеников Италии. От Альп до Этны раздался один радостный возглас: нет больше австрийцев на итальянской земле!

Это были счастливые дни. Все чувствовали себя сильными, способными на свершения. Так родились музыкальное общество и лицей. Скептики предрекали неудачу. А лицей живет. Сколько таких, черноволосых и белокурых, взрастил он на музыкальной ниве?.. Но в этой русской что-то есть. Первую часть концерта она исполнила просто хорошо... Пожалуй, в конце части должно энергичнее звучать волевое начало...

Бесконечно давно впервые прочитал он партитуру Брамса; первая встреча с гениальным произведением искусства, как первая любовь,—память о ней остается на всю жизнь. Музыкальная общественность Рима ждала исполнения концерта с настороженным нетерпением. Шли разговоры, что Брамс потерпел принципиальную неудачу, пытаясь при помощи старых композиционных средств передать современный строй мыслей и чувств.

У Пинелли уже было имя, был опыт, но, выходя на сцену, он волновался, как новичок. Друзья говорили потом, что их напугало его бледное, без кровинки лицо.

Растревоженное воспоминаниями, заныло старое сердце. Опять тянущая боль. И трудно дышать... Бесшумно ступая, чтобы не мешать занятиям, профессор подошел к окну и осторожно отворил створки. В духоту класса ворвался либеччо — теплый и влажный ветер Тирренского моря, настоянный на густых ароматах цветов ранней римской весны. Маэстро Пинелли жадно вдыхал свежий воздух. В груди что-то клокотало и хрипело. Но боль, кажется, утихла.

В лицее во время классных занятий старались не открывать окна, чтобы не мешали посторонние звуки. Звуков было много: улица жила своей жизнью, Вприпрыжку пробежал рыжий мальчишка-газетчик, пронзительно выкрикивая последние новости. Пинелли прислушался... «Бои в оазисе Джоффра и в Феццане... Генерал Амельо настаивает на тактике «выжженной земли»... Новое министерство колоний обещает превратить Ливию в цветущий сад...» У профессора Пинелли возникло ощущение, что все это уже было: теплый ветер с моря, невнятный шум улицы, пронзительные крики мальчишки-газетчика, военные новости... Так же бежал мимо окон мальчишка и кричал: «Гарибальди снова покинул Капреру!..»

Тогда Пинелли выскочил на улицу и купил газету. В ней были лишь скупые подробности битвы при Монтеротондо близ Рима, скупые потому, что Рим и область составляли отдельное папское государство. Против папской тирании и боролся Гарибальди.

Газетное сообщение не могло скрыть, что в этой битве волонтеры Гарибальди разгромили папские войска. Пинелли ликовал, но радость оказалась преждевременной… Снова вприпрыжку бежал мальчишка-газетчик, выкрикивая: «Победа при Ментане!.. Гарибальди заключен в крепость Вариньяно!..»

Да, объединенные и прекрасно вооруженные французские и папские войска (в этой битве французы впервые испытывали скорострельные ружья «шаспо»), численностью в два с лишним раза превосходящие отряды Гарибальди, нанесли волонтерам поражение. Это не смогло изменить ход истории: 20 сентября 1870 года светская власть папы была свергнута, территория папского государства после плебисцита присоединена к Итальянскому королевству. Но горькой была осень после битвы при Ментане. Раненых волонтеров почти без всякой медицинской помощи держали под замком. Пиделли не находил себе места, потом отправился к казарме святого Онуфрия, где находились гарибальдийцы. Охрану казармы несли зуавы, попытки Пинелли проникнуть в казарму успеха не имели, часовой-зуав просто взял ружье на изготовку. В бессильной ярости Пинелли отошел в сторону, раздумывая, что делать дальше. В это время к казарме подошла молодая женщина в темной накидке с непокрытой головой. Она приблизилась к зуаву и, не обращая внимания на окрик на незнакомом языке и взятое на изготовку ружье, не повышая голоса, попросила вызвать дежурного офицера. Вряд ли зуав понял ее, но спокойная и уверенная интонация, с которой говорила женщина, заставила его опустить ружье и, обернувшись к стоящему у стены другому зуаву, сказать ему несколько слов. Второй зуав нехотя вошел в казарму. Через несколько минут появился офицер. Женщина молча протянула ему бумагу с гербовой печатью. Офицер подозрительно осмотрел бумагу и покачал головой:

— Доступ в помещение, где содержатся пленные, запрещен. Тем более иностранцам.

— У вас в руках разрешение, синьор офицер. Будьте любезны, передайте его вашему начальнику и поскорее.

— Вряд ли посещение казармы доставит вам удовольствие.

— Я как-то не подумала об этом, синьор офицер,— с откровенной иронией ответила женщина.

Офицер пожал плечами и отворил дверь:

— Проходите.

Женщина вошла.