Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши

Рано утром Татьяна Аполлоновна отправилась во Дворец правосудия. Сколько раз ей еще придется ходить в это огромное трехэтажное здание на берегу Тибра, часами выстаивать в очередях и выслушивать стереотипные ответы: «Не знаем», «Нет сведений», «Ничего не можем сообщить».

В этот первый раз равнодушный отказ был особенно тревожен и горек.

В вечерних газетах она прочитала отчет о сегодняшнем заседании парламента. Депутатов-коммунистов лишили мандатов. Татьяна Аполлоновна вспомнила, как недавно Грамши показал ей карикатуру в одной зарубежной газете: зал заседаний, из боковых лож и со сцены на сидящих направлены пулеметы. Подпись гласила: «Итальянский парламент при Муссолини». Очень похоже.

Пришло письмо из Москвы, ласковое, солнечное, пронизанное счастьем материнства. Маленькие беды остались позади: Делио здоров, маленький тоже. Оказалось, что Делио в дороге заразился скарлатиной и приехал в Москву больным. Его поместили в больницу. Неожиданно захворала Евгения Аполлоновна, хотя она в детстве и перенесла скарлатину. А тут родился Джулиано. Был установлен строгий семейный карантин. Евгения Аполлоновна поправилась, а Делио еще продолжал находиться в больнице. Навещать его опасались, чтобы не заразить грудного ребенка, о здоровье справлялись по телефону. Наконец, к общей радости, врачи разрешили забрать его домой. В больницу отправились втроем: Юлия Аполлоновна, Юлия Григорьевна и Евгения Аполлоновна. Дежурная сестра с некоторым подозрением посмотрела на женщин, которых она видела впервые. Привели Делио. Сестра спросила у него, указывая на Евгению Аполлоновну: «Ты знаешь эту тетю? Кто она?» «Маммина»,— произнося по-итальянски «мамочка» (так он привык называть тетю в Италии), ответил ребенок. «А эта?» —указывая на Юлию Аполлоновну. «Мама-Джу».— «А эта?» — «Мамочка»,— объявил Делио, называя бабушку так, кал к ней обращались ее дети. «Сколько же у тебя мам?» — «Три — маммина, мама-Джу и мамочка»,— радостно повторил мальчик.

Татьяна Аполлоновна читала эти милые подробности, а из ее глаз неудержимо капали слезы.

В это время Грамши находился в тюрьме Реджина Чели в одиночной камере, в условиях самой строгой изоляции.

Всю ночь в камере горело электричество. Он ворочался с боку на бок, чтобы как-то уберечь глаза от яркого света. Надо привыкать. Это надолго. Надо привыкать к тюрьме. К лязганью запоров, тяжелым шагам надзирателей, крикам и грубым голосам, доносящимся из коридора; к обходам и проверке решеток ударами железного молотка трижды в сутки — в три часа дня, в десять вечера, в три утра; к жизни по сигналам:

Сигнал — встать и произвести уборку!

Сигнал — принимать пищу

Сигнал — больные могут посетить лазарет!

Сигнал — к заключенному направляется священник.

Надо привыкать к неизменно похожим один на другой дням, к грузу мельчайших событий и дел, которые механически повторяются из месяца в месяц, из года в год — все те же, все в том же ритме, с монотонностью гигантских песочных часов.

Надо привыкать…

ЧАСТЬ IV. ВЫСТОЯТЬ!

Вы приведете Италию к катастрофе;

мы, коммунисты, ее спасем!

А. Грамши. Последнее слово обвиняемого

на заседании фашистского «Особого трибунала»

30 мая 1928 года

Глава первая

«БОЛЬШОЙ ПРОЦЕСС»

«Римская тюрьма, 20 ноября 1926 года.

Моя дорогая Юлька, помнишь ли ты одно из твоих последних писем?.. Ты писала мне, что оба мы еще достаточно молоды и потому вправе надеяться, что рам все же доведется вместе вырастить наших детей. Надо, чтобы ты всегда об этом помнила и, думая обо мне, думала и об этом, мысленно ассоциируя меня с детьми.