Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши

Я уверен, что ты будешь такой же сильной и мужественной, какой ты всегда была. Теперь тебе потребуется еще больше мужества, чем прежде, чтобы дети могли получить должное воспитание и стали достойными тебя во всех отношениях. Я много, много думал в эти дни. Я пытался представить себе, как будет протекать в дальнейшем ваша жизнь, так как я, вероятно, долго не буду иметь вестей о вас. Мысленно я обращаюсь к прошлому, черпая в нем силу и безграничную веру в будущее. Эта сила во мне есть и будет. Я так люблю тебя и так хочу увидеть наших малышей.

Дорогая моя, я не хочу ни в коей мере расстраивать тебя. Я немного устал, так как очень мало сплю, и потому не в состоянии написать тебе все то, что хотелось бы, и так, как хотелось бы. Хочется, чтоб ты глубоко, глубоко почувствовала всю мою любовь и всю мою веру. Поцелуй всех своих. Обнимаю тебя и детей.

Антонио».

Это было первое письмо жене, первое из дошедших до нас четырехсот с лишним писем из тюрьмы.

На семнадцатые сутки пребывания в тюрьме среди ночи раздалась команда:

— Грамши, с вещами.

Четыре часа утра. Темные улицы спящего города. Вокзал. Знакомый вагон для перевозки заключенных из одной тюрьмы в другую: два ряда узких клеток-купе, в которых едва помещался человек. Между рядами купе — длинная цепь, к ней приковывали заключенных.

Лязганье буферов. Это вагон прицепили к пассажирскому поезду на Неаполь. Гудок паровоза...

Через маленькую щелку можно разглядеть поля, деревья...

В это время Татьяна Шухт стояла в длинной очереди к справочному окошку Дворца правосудия, пытаясь выяснить, когда и куда отправляют Грамши.

— Антонио Грамши? Сведений нет. Обратитесь в тюрьму Реджина Чели.

В тюрьме посоветовали обратиться во Дворец правосудия.

Две ночи провел Грамши в неаполитанской тюрьме Кармине. Затем морем его доставили в Палермо. Между Палермо и Устикой — местом ссылки — курсировал маленький пароходик.

Четыре часа утра. Заключенные в наручниках, скованные одной цепью, спускаются в лодку. Лодка подходит к пароходу. Грамши и его товарищ с трудом — мешают цепи — карабкаются по трапу на борт. Пароходик отплывает, полтора часа пляшет по волнам и возвращается назад. Шторм.

Карабканье по трапу, теперь уже в обратном порядке. Лодка. Берег. Тюрьма. Злые, уставшие конвоиры пересчитывают арестантов.

Короткая ночь. Четыре часа утра. Снова цепи, лодка, трап... и так три раза, пока наконец шторм стал стихать, а капитану надоело болтаться по волнам. Пароходик взял курс на Устику.

Справа на горизонте показались суровые очертания островов Липари, Филикуди, Салина. Еще несколько часов пути. Из моря словно выросли две скалы. Показался и весь остров — обиталище на пять долгих лет. Впрочем, это далеко не самый худший из возможных вариантов.

Пристани на острове нет, пароход становится на якорь в море. Живой груз перебрасывают на лодках. Вместо пляшущей палубы под ногами земля. «Здравствуй, Устика!»

«Этот чертов остров» — называли Устику политические заключенные. Клочок каменистой суши, окруженный морем. Белые домики с плоскими арабскими кровлями. На окнах — железные решетки, на дверях — запоры. Домики-камеры. Домики — маленькие крепости. Трудно отличить, где живут местные жители, где заключенные. Решетки и запоры. Кажется, здесь все друг друга боятся. Да так оно и есть. Из 1600 человек населения Устики — 600 уголовных ссыльных. Эти люди целый день бродят по острову в поисках какой-нибудь еды: крохотного правительственного пособия не хватает. В пять часов вечера звучит сигнальная труба, уголовников пересчитывают, как скот, и запирают до семи утра.

Политические на Устике находились в лучших условиях (это была первая партия ссыльных, в последующие годы все изменилось). Грамши с четырьмя товарищами поселился в отдельном домике. По очереди вели нехитрое хозяйство. Ежедневно проводили занятия, Грамши организовал на Устике что-то вроде политшколы. Местные жители с интересом приглядывались к необычным ссыльным. Один из товарищей Грамши был хорошим врачом. Он охотно оказывал нуждающимся медицинскую помощь. Похоже, что жизнь складывается более или менее сносно.

Так казалось ссыльным, так казалось и Татьяне Аполлоновне. Она отправила Грамши на Устику посылку — вещи, которые оп просил: альпинистский мешок, некоторые предметы домашнего обихода. Более ничем помочь ему она не могла и начала всерьез собираться в Москву, В письме от 10 февраля она обсуждает с мамой, что купить в Риме, спрашивает, «нужно ли привезти примус?». Но через день-два после отправки этого письма все перевернулось: пришла телеграмма от Грамши из Палермо, что его везут через Рим на север, он просит передать ему теплое пальто.