Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши

«Здравствуй, дорогой Антонио!» — услыхал он знакомый голос. Оглянулся. К их маленькой группе надзиратель присоединил еще одного заключенного: Это был депутат-коммунист Рибольди, которого Грамши не видел со дня своего ареста. Достаточно было незаметного знака глазами, чтобы Рибольди оценил ситуацию и, как говорится, прикусил язык. Через несколько дней так называемый Данте Романи исчез.

Вызовы к следователю: 9 февраля, 20 июня, 24 июня... Новые попытки подослать провокатора. Снова допросы.

Грамши использует те небольшие возможности, которые еще предоставляют обвиняемому попираемые фашистами законы. Он протестует против грубого нарушения депутатской неприкосновенности, указывает на неконституционный характер созданного Муссолини Особого трибунала. Грамши понимает, что приговор будет суровым. Нужно психологически настроить себя на длительное пребывание в тюрьме. Нужно насытить бесконечное тюремное время работой, большой, по заранее выработанной программе. В своей чуть иронической манере он пишет Татьяне, что одержим мыслью, согласно сложной гетевской концепции, сделать что-нибудь «fur Ewig» (для вечности) и набрасывает обширную программу, включающую исследование о формировании общественной мысли в Италии в прошлом веке, исследование о сравнительном языкознании, о театре Пиранделло, которым Грамши много занимался в Турине, и очерк о романах-приложениях и о народно-литературном вкусе.

Для реализации этих замыслов не хватает малости, права писать. Пока ему разрешены лишь два письма в неделю. Поэтому Грамши сосредоточивается на изучении языков. С удовольствием читает «Фауста» в подлиннике. Словарный запас у него достаточный, но нужно восстановить в памяти лингвистическую основу. Рядом с «Фаустом» лежит немецкая грамматика, к ней он обращается в трудных случаях, а рядом с грамматикой — «Барышня-крестьянка» Пушкина: текст, литературный перевод, подстрочник и примечания. Пушкина учит наизусть, проза Пушкина прекрасна. Метод заучивания прозы наизусть Грамши считает превосходным. После немецкого и русского надеется взяться за систематическое изучение английского, испанского и португальского, он их уже изучал когда-то, затем за румынский язык, который известен ему по университетским занятиям лишь в его неолатинской части. «Как видишь, все это свидетельствует о том, что я душевно совершенно спокоен»,— пишет он Татьяне.

Душевно спокоен. Эту мысль Грамши повторяет в ряде писем, предшествующих судебному процессу. Повторяет настойчиво, словно убеждая близких и самого себя. Это спокойствие кажущееся, спокойствие вулкана, в глубинах которого скрытно от нас клокочет раскаленная лава. Чтобы убедиться в этом, надо перечитать «Письма из тюрьмы» и воспоминания товарищей Грамши по судебному процессу. Используя терминологию самого Грамши, скорее можно говорить об «акклиматизации», об известном приспособлении к обстановке. Идет второй год заключения.

«Миланская тюрьма, 14 ноября 1927 г. Дорогая Юлия, всякий раз, когда мне разрешается писать, я пользуюсь этой возможностью, чтобы послать тебе хотя бы привет. Прошел год со дня моего ареста и почти год, как я написал тебе первое письмо из тюрьмы. Я очень изменился за это время. Мне кажется, что я стал крепче и сумел приспособиться к тюремной жизни. Мне даже немного смешно теперь, когда я вспоминаю свое душевное состояние в тот момент, когда я писал тебе то первое письмо (я даже не стану описывать тебе это состояние, так как ты пришла бы в ужас). Думаю, что Делио за этот год имел возможность накопить впечатления, которые он пронесет через всю свою жизнь; это меня очень радует. Нежно целую тебя.

Антонио»,

«21 ноября 1927 года.

Дорогая Юлия, во дворе, куда нас обычно выводят на прогулку, была устроена выставка фотографий детей заключенных. Делио вызвал всеобщее восхищение. Вот уже несколько дней, как я не в одиночной камере, а в одной камере с другим политзаключенным, у которого очень милая трехлетняя дочурка. Зовут ее Мария-Луиза. По сардинскому обычаю мы решили, что Делио женится на Марии-Луизе, как только оба достигнут брачного возраста. Что ты на это скажешь? Мы ждем, конечно, согласия обеих мам, чтобы наш договор принял более обязательный характер, хотя это и является серьезным отклонением от правил и обычаев моего родного края. Я представляю себе, что ты, читая это, улыбаешься, и чувствую себя от этого счастливым; мне лишь с большим трудом удается мысленно увидеть тебя улыбающейся.

Нежно целую тебя, дорогая.

Антонио»,