Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши

Римская тюрьма Реджина Чели, шестой корпус, камера на первом этаже. В камере темно, в ней никогда не бывает солнца... Ее окно выходит во дворик, который не виден, потому что нижняя часть окна заколочена досками. Камера тесна. Трем ее заключенным негде и шагу ступить... Все четыре этажа тюремного корпуса заполнены исключительно политическими заключенными — коммунистами. Под угрозой строжайшего наказания запрещено перестукиваться или каким-либо иным способом поддерживать связь с заключенными других камер. Когда заключенных выводят раз в день на часовую прогулку во дворик тюрьмы, делают это таким образом, что во время прогулки они не могут даже взглянуть друг на друга.

В камере Грамши — Скоччимарро и Террачини. Это несомненная удача: можно без помех обсудить план предстоящей борьбы. Но очевидно и другое: фашисты не собираются соблюдать даже декорум законности. Их не беспокоит то, что подсудимые — депутаты, избранные народом, действовавшие в рамках существовавшего в стране законодательства, журналисты, сотрудничавшие в легальных газетах... Приговор предрешен заранее, в этом смысле традиционные судебные споры сторон бессмысленны. Но далеко не бессмысленно придать процессу нежелательную для фашистов окраску: высмеять подкупленных свидетелей, поставить в тупик членов суда, предать фашистские беззакония гласности. В тесной камере шестого корпуса была выработана линия поведения обвиняемых на процессе.

«Подсудимые — враги фашизма, и они должны быть уничтожены,— через несколько дней скажет в своей речи прокурор.— Эти люди опасны, так как они умны».

С 28 мая по 4 июня 1928 года ежедневно обвиняемых привозят во Дворец правосудия. Налево, через вестибюль,— дверь. Небольшой зал. В углу — железная клетка с частыми прутьями. В клетке — обвиняемые. Вокруг клетки — карабинеры. Позади еще отряд чернорубашечников; револьверы, кинжалы... С правой стороны места для судей. На стене большой портрет короля, «коллекционера марок», как иронически называли его в народе.

Обвиняемых судит Особый трибунал.

— При рассмотрении отдельных обвиняемых фигура Антонио Грамши сразу выделяется,— сказал прокурор.— Он — душа всего движения, он указывает путь партии. Во время захвата фабрик он стоял во главе рабочих. Он действительный вождь этой партии... Мы должны на двадцать лет лишить этот мозг возможности работать.

Перед тем как суду удалиться на совещание, председательствующий предоставляет подсудимым последнее слово. Очередь доходит до Грамши. Он встает и произносит лишь одну фразу:

«Вы приведете Италию к катастрофе; мы, коммунисты, ее спасем!»

4 июня 1928 года «Особый трибунал по охране безопасности государства» приговорил Антонио Грамши к 20 годам 4 месяцам и 5 дням тюремного заключения.

В последний раз — под строгой охраной — идет Грамши гулкими коридорами римского Дворца правосудия,

У подъезда уже ждет тюремный фургон. Машина трогается, сворачивает на мост Умберто. Последний взгляд на Тибр. Путь до тюрьмы Реджина Чели недлинен. Грамши жадно смотрит через оконце в фургоне. На светлом прямоугольнике, вдоль и поперек перечеркнутом решеткой, как на экране возникают и исчезают кусочки жизни большого города: каменщик на строительных лесах, уличный торговец, дети, играющие у фонтанов...

Тюрьма Реджина Чели. Койка Грамши рядом с койкой Скоччимарро. Уже целую неделю Антонио мучают невыносимые, насквозь пронизывающие боли. Сегодня ему особенно плохо. Скоччимарро с тревогой смотрит на друга. Грамши произносит несколько слов, но так тихо, что Скоччимарро их не разобрал и тихо спросил:

— Что ты сказал, Антонио?

— Я не выйду из тюрьмы живым,— отчетливым шепотом повторил Грамши.

— Нет-нет. Ты с такой энергией боролся со следователями!

Грамши покачал головой. И чуть помолчав, сказал:

— Так или иначе, наша жизнь не прошла даром. Нам удалось создать такой фундамент для коммунистической партии, который никто не в состоянии разрушить.

Утром следующего дня заключенных отправляли по разным тюрьмам, к месту постоянного заключения. Перед расставанием Грамши и Скоччимарро сумели пожать друг другу руки. Больше они не виделись никогда. Грамши была определена тюрьма в Тури, в маленьком городке на юго-востоке страны. Состояние, в котором находился узник, делало для него переезд по этапу очень мучительным. Очевидно, боль, которую он испытывал в Риме, была предвестницей начавшегося общего воспаления. Тюремный врач сказал, что это антонов огонь, и тут ничем помочь нельзя.

На одном из этапов в тюремный изолятор вошел надзиратель, грузный мужчина средних лет.

— Говорят, ты бывал в России? — спросил надзиратель, недоверчиво глядя на измученное, обросшее бородой лицо узника.

«Южанин. Неаполитанец»,— автоматически отметил про себя Грамши и кивнул головой. Даже небольшое движение причинило боль.

— Слушай, кто такой был Красьин?— вдруг спросил надзиратель.

— Ты из Неаполя?

— Да, ты откуда знаешь?

— Знаю. На твои вопросы отвечать не буду. Все, что нужно и что не нужно, у меня спросил следователь.

— Какой следователь! Я тебя по-хорошему спрашиваю.

— По-хорошему так не спрашивают. Зачем тебе это нужно?