Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши

— Ты что, ничего не слыхал? — искренне удивился надзиратель.— Они же спасли их — и Мариано, и Дзанни, и всех других, кто живой. Русский ледокол «Красьин». Наш падре сказал, что Красьин — фамилия человека. Но кто был этот человек, падре не знает. А ты знаешь?

— Знаю,—удивился Грамши настойчивому интересу надзирателя.— Русский большевик, ученик Ленина, советский дипломат, посол. Я был немного знаком с ним. Но тебе-то что?

— Как что? — возмутился надзиратель.— Что я не человек? «Красьин» спас и моего брата. Бедный Альдо совсем замерзал. «Красьин» разломал лед и спас моего брата. Сегодня все газеты только об этом пишут. Знаешь, я тебе прочитаю, а ты мне еще расскажешь о Красьине. Й это напишу Альдо, он будет доволен. Согласен?

— Согласен,— ответил Грамши, радуясь неожиданной, с неба свалившейся информации о «большом мире».

Надзиратель вышел. Грамши впал в забытье. Очнулся от боли, его тряс за плечо надзиратель.

— Ты не спи, потом спать будешь.

Незлобивая южная экспансивность надзирателя смягчала его грубость.

— Читай.

— Я не очень грамотей, так ты не смейся.

Не буду смеяться.

Читал надзиратель с немыслимыми ударениями, трудные слова произносил по складам, но Грамши слушал о большим интересом! впервые при фашизме итальянские газеты отдавали дань уважения мужеству советских людей.

— Начнем с «Мессаджеро», 13 июля: «В последний момент, когда мы помещали нашу статью, еще отсутствовали подробности спасения. Мы имеем простое сообщение, и сердце наше переполняется бесконечной радостью за спасенных. Мы также полны, как, думаем, полны и сердца всех итальянцев, глубокого изумления перед храбростью и смелостью моряков нашей дружественной нации, которая также первая сумела получить сведения о потерявшихся во льдах».

— Так. Теперь «Пополо ди Рома»: «Мощный корабль, разломав льды, победоносно пройдя сквозь туманы, спас наших братьев, боровшихся между жизнью и смертью и переносивших страдания, которые только может себе представить человеческая мысль. Нам приятно вспомнить также в этот момент, что другое русское судно первым пришло и принесло помощь другим итальянцам темной ночью, когда Мессина была почти вся разрушена ужасным землетрясением».

— Ужасное!.. Такого еще свет не видывал. Двадцать лет прошло, а как вчера... Минута, и нет города.

— Ты был в Мессине?

— Брат был.

— Альдо?

— Альдо!.. Альдо еще на горшке сидел. Старший брат, Анджело. Его доставили на русском военном корабле в Неаполь раненого. Мы, папа, мама и братья, встречали Анджбло в порту.

— Сколько же у тебя братьев?

— Десять. Мы махали флагами и кричали: «Вива, русские моряки, вива!» Читать еще?

— Если не устал.

— «Лаворо д’Италия»: «Поход «Красина» следует воспринимать, как одно из самых благородных человеческих проявлений. Экипаж и капитан проявили максимум умения и храбрости, достойных только самых отважных моряков. Это никогда не будет забыто итальянским народом».

Как причудливо переплетаются человеческие судьбы, как прочно сложились исторические связи между двумя географически отдалепными нациями.

— Все. Газеты я спрячу для бедного Альдо. А теперь рассказывай.

Грамши устал, очень устал. Но уговор есть уговор. Лежа на койке изолятора, он рассказывал тюремному надзирателю о похожей на роман жизни русского большевика Леонида Борисовича Красина.

...Утром 19 июля Грамши прибыл к месту назначения,

«Тюрьма в Тури, 19 ноября 1928 г.

Дорогая Юлия,

...после отъезда из Милана я испытывал огромную усталость. Условия жизни моей ухудшились во всех отношениях. Я сильнее почувствовал тюрьму. Сейчас мне немного лучше. Тот факт, что положение мое в какой-то мере стабилизировалось и жизнь потекла по какому-то определенному руслу,— уже одно это привело в порядок в известном отношении и мои мысли.

Я был очень счастлив, получив твою фотографию и фотографии детей. Когда между зрительными восприятиями образуются слишком большие промежутки во времени, они заполняются мрачными мыслями. Что касается Джулиано, то я вообще не знал, что и думать, так как у меня не было никакого зрительного представления, которое подкрепило бы мою память. Теперь я доволен. Вообще же вот уже несколько месяцев, как я чувствую себя еще более изолированным и отрезанным от всего мира...

Когда я вижу, как ведут себя и как разговаривают люди, находящиеся по пять, восемь, десять лет в тюрьме, и замечаю, как изменилась их психика, я, право, прихожу в ужас и начинаю сомневаться в том, правильно ли я представляю себе, что меня самого ожидает в будущем. Ведь и другие (не все, но, по крайней мере, некоторые) тоже думали, что они не дадут одолеть себя, и все же, сами того даже не замечая (настолько процесс постепенен и «молекулярен»), они стали теперь другими, но не знают, не могут судить об этом именно потому, что они стали совершенно другими. Конечно, я буду сопротивляться. Но вот, например, я замечаю, что разучился подсмеиваться над самим собой, как бывало раньше, а это плохой признак.