Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши

Рукой, в которой Дженнаро держал письмо, он коснулся своей головы:

— Вот она, перспектива. Шрам. Памятка до самой смерти. Они охотились за Антонио. Он бы не отделался шрамом.

— Я знаю. Дочитывайте и пойдем.

— «Что я не сумел предвидеть,— это то, что к одной тюрьме прибавится еще и другая: полная оторванность не только от общественной жизни, но и от жизни семьи.

Нежно обнимаю тебя,

Антонио»,

— «Надо мной довлеет несколько тюрем...» — угрюмо повторил Дженнаро.— У нас в Сардинии говорят: чем больше орел, тем теснее для него клетка. Ну, мне пора.

— Здравствуй, Наннаро! — воскликнул Антонио Грамши, входя в сопровождении надзирателя в помещение для свиданий. Его опухшее лицо осветилось улыбкой.— Какими ветрами тебя принесло!

— В отпуск приехал. Надо же повидаться. Дочка растет. Надо же повидаться,— повторял Дженнаро, удрученный видом брата. Когда Антонио улыбнулся, Дженнаро с испугом заметил, что у брата выпали почти все зубы. Улыбка на опухшем, измученном лице сжимала сердце. Что эти негодяи сделали с Нино за четыре года! Что они с ним сделали!.. В детстве, когда Нино ушибался, Дженнаро утешал младшего братишку: «Ничего, вырастешь, станешь мужчиной, и все пройдет». Чем же его утешить сейчас? Но, взглянув в глаза брата, Дженнаро понял, утешать его не надо.

Надо было выяснить насчет надзирателя. Но тот представился сам:

— Вперед, Сардиния!—подмигнул он Дженнаро. — Я знаешь, из Паулилатино, слыхал?

— Даже бывал,— с облегчением отозвался Дженнаро, отметив про себя, что французские подарки явно понравились.

— Ну, бывал? — обрадовался надзиратель. —Хорошо, нас, правда? Не то что здесь?

— Еще бы! — с энтузиазмом воскликнул Дженнаро, хотя в памяти всплыло захолустное сардинское местечко, до сравнению с которым городок Тури выглядел столицей.

— Жаль времени мало. Ты в следующий раз приходи пораньше. Я тебе кое-что про Паулилатино расскажу, Бывать-то ты бывал, а не все видел, это уж точно... Покурю-ка я за дверью. Братьям, считаю, есть о чем потолковать,— снова подмигнул надзиратель.— Только на часы поглядывайте. Тридцать минут, земляки, понятно? Начальство, ничего не поделаешь!

Надзиратель вышел. Братья остались одни. Несколько секунд стояли молча, потом одновременно бросились друг к другу, обнялись. Одни, без посторонних глаз.

За короткое время свидания Дженнаро рассказал брату все, что должен был рассказать. Антонио огорчился, он считал, что отождествление социал-демократии с фашизмом лишает коммунистов союзников в традиционных организациях рабочего класса.

Но время свидания истекло. Грамши сказал, что он обдумает услышанное и изложит свою точку зрения Дженнаро при новой встрече.

Дженнаро поехал в Гиларцу. Его рассказы о Франции, о Париже вся семья слушала с неослабевающим вниманием. Самым благодарным слушателем была мать. За свою жизнь Беппина Марчиас не выезжала дальше Кальяри. Но прежде всего Дженнаро должен был со всеми деталями рассказать о посещении тюрьмы в Тури.

— Ты уверен, что Нино хорошо себя чувствует? — подозрительно спрашивала Беппина Марчиас. И Дженнаро скрепя сердце уверял мать, что Нино выглядит неплохо и условия, в которых он находится, вполне приличные. Особое внимание было уделено надзирателю из Паулилатино.

— Хороший человек, благослови его мадонна,—сказала Беппина.— Я приготовлю наши сласти, испеку panischedda[9]. А ты отвезешь. Скажи — от матери синьора Грамши.

Письма в тюрьму Беппина Марчиас упорно адресовала: «Синьору Грамши». Дженнаро не стал объяснять матери, что, переступив порог тюрьмы, заключенные становились просто номером: на открытках из Гиларцы (мать обычно посылала сыну открытки — фотографии Гиларцы) секретарь тюрьмы автоматически ставил цифры: «7047», после чего письмо поступало на цензуру к тюремному священнику, а в некоторых случаях — к самому директору.

В июле Дженнаро снова был в Тури. То ли в прошлый раз не было слежки, то ли в ожидании встречи с братом он ее просто не заметил, но сейчас агенты полиции буквально наступали на пятки. Их было человек пять, а может быть и больше. В трактире, где Дженнаро и Татьяна обедали, трое полицейских в штатском устроились за соседним столиком, остальные ждали у входа. Так, с эскортом, Дженнаро добрался до тюрьмы. Его ждал неприятный сюрприз: на свидании вместо прежнего надзирателя присутствовал заменяющий директора тюрьмы бухгалтер.

Свидание превратилось в пытку. Подозрительность бухгалтера не позволила спокойно говорить даже о делах семейных. Фотографии матери и Меи, которые привез Дженнаро, бухгалтер пока отобрал, обещая вернуть после цензуры. Время истекало. Пристально глядя в глаза брату, Грамши сказал:

— Прощай, Дженнаро. Передай дома, что с новым курсом воспитания я не согласен.

— Разговоры на посторонние темы воспрещаются,— нервно вмешался бухгалтер.

— Какие же это посторонние темы, синьор бухгалтер,—пожал плечами Грамши. —Уверяю вас, для меня тема воспитания — самая важная.

— Свидание окончено,—буркнул бухгалтер и нажал кнопку звонка. Вошел надзиратель, другой, незнакомый,

— Заключенного в камеру. И пусть кто-нибудь проводит посетителя к выходу.