Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши

Кофейник настойчиво забулькал. Она потушила спиртовку, налила в чашку черную как деготь жидкость (Татьяна Аполлоновна из-за сердца старалась не пить крепкий кофе, но сегодня надо побороть усталость), накрыла кофейник цветастой русской «бабой» (московский подарок), обжигаясь, торопливо сделала несколько глотков и продолжила:

«...Сегодня, когда я пришла в клинику в двенадцать часов, Антонио не слыхал, как я вошла, и лежал пластом, так прошло около получаса, пока я закашлялась, и он тогда сразу отозвался, и очень жалел, что я не позвала сразу, как пришла. У него сегодня страшная головная боль. Когда принесли обед и я стала ему помогать есть, он опять-таки выразил сожаление о том, что я его но позвала раньше. Этим он хотел сказать, что мы должны были вместе сговориться о том, что я должна тебе написать от его имени, так как он не в состоянии это сделать сам.

Во-первых, он просил написать тебе о причине, вследствие которой он сам не написал тебе в этот раз. Его нездоровье. Во-вторых, сообщить... что мы сейчас ожидаем выяснения его юридического положения в связи о амнистией... по случаю рождения наследника у пьемонтского принца. До настоящего дня еще не был напечатан декрет по этому вопросу. Но как бы то ни было, положение Антонио должно измениться. Й вот... он просил меня написать тебе, чтобы ты непременно, со следующей почтой написала: приедешь ли ты в Италию или нет?»

Вопрос задавался не впервые. Ожидание приезда в Рим Юлии с детьми сменилось недоумением и горечью. И только недавно она выяснила истинную, а не выдуманную причину неопределенных, уклончивых ответов сестры. Недомолвки между горячо любящими людьми, продиктованные желанием уберечь друг друга от лишней боли, в результате причинили обеим сторонам душевную травму.

О недомогании Юлии она знала давно. Естественно, знал и Грамши. Эта тема затрагивалась в письмах многих лет. Речь шла о нервной депрессии, о нервном истощении — состоянии более чем понятном и объяснимом психическим напряжением, которое возникло у молодой женщины после ареста мужа и не ослабевало с годами его заключения. Нервная депрессия излечима, в письмах Грамши осторожно пытается помочь Юлии Аполлоновне преодолеть своеобразный психологический барьер, ласково и настойчиво внушает жене уверенность в ее внутренней силе. «Ты гораздо сильнее, чем сама предполагаешь... ты недооцениваешь своей собственной силы» — вот мысль, которую Грамши терпеливо повторяет.

Мысль эта — результат многих раздумий; Татьяна Аполлоновна их свидетельница, в известном смысле, соучастница. Антонио советовался с ней, поначалу в письме, потом на свидании в тюрьме... Где же письмо?..

Последнее время агенты перестали обыскивать Татьяну Аполлоновну при входе и выходе из клиники. Письма Грамши она стала выносить «на волю» и перед отсылкой на всякий случай переписывала их.

Она перебирает толстую, тщательно хранимую пачку... Кажется, вот... Да. «Я не пишу Юлии, и потому, что я все еще не могу определить, какой позиции мне лучше всего и целесообразнее всего придерживаться в отношении

Юлии, учитывая ее положение и ее душевное состояние.

Вот это мне кажется невероятно трудным и сложным, я всячески пытаюсь найти какой-то выход, но не могу его найти и не уверен, что это мне удастся. Я хотел бы подробнее поговорить с тобой обо всем этом, с тем чтобы ты постаралась помочь мне». Она помогла как сумела. Но сумела ли?..

Татьяна Аполлоновна снова и снова перебирает пачку. Надобности в этом нет: она и так помнит каждую строку,

«25 января 1936 года.

Дорогая Юлька...

Я еще не решил, должен ли я писать тебе или нет. Мне кажется, что уже тем, что я пишу тебе, я как бы насилую твою волю... Ты сама должна решить, как долго ты здесь пробудешь. Пусть эта поездка не накладывает на тебя никаких обязательств и пусть главной ее целью будет окончательное восстановление твоего здоровья, дабы ты могла вернуться к нормальной трудовой жизни. По-моему, ты должна понять, что эта поездка необходима для тебя, для детей (поскольку при настоящем положении вещей их будущее в значительной мере связано с тобой, с твоей работоспособностью), а также необходима в силу целого ряда других соображений.

...Я прежде всего твой друг, и после десятилетней разлуки мне поистине необходимо поговорить с тобой как с другом, со всей откровенностью, без обиняков.

Вот уже десять лет как я отрезан от мира... Я очень изменился,— по крайней мере мне так кажется,— но и ты не могла остаться прежней. Пусть тебя не беспокоит практическая сторона дела: я думаю, что все это можно будет уладить.

Антонио».

Она переживала за обоих, писала родным, что Антонио плохо, что приезд Юлии необходим. Ответы приходили неясные, туманные. Ничего не понимала, сердилась, снова писала. В Москве с болью читали ее злые письма, созывали семейные советы и никак не могли решиться сообщить в Рим правду. А правда заключалась в том, что по состоянию здоровья Юлия Аполлоновна не могла совершить такую поездку, тем более с детьми.