Боль

Только тут ей впервые пришло в голову, что парень, возможно, вызвал у Альмы интерес и что, возможно, как она сама часто объясняла родителям, для наступления перемен нужно действие сразу нескольких факторов.

– Саша? Да, мне правда нужно ему ответить, – поспешно сказала Ирис. – Мой телефон вроде тут, на кровати? Может быть, под подносом?

Альма протянула руку под простыню и посмотрела на дисплей.

– Тебе звонила какая-то «Боль», – сказала она. – Что еще за «Боль»? Прости, что я посмотрела, но это просто притягивает взгляд. С каких пор у боли появился мобильный номер?

У Ирис вырвался вздох. Она могла бы легко сочинить какую-нибудь небылицу, в последнее время она в этом изрядно поднаторела, но ложь возвращается и ставит подножку, и поэтому она призналась, кусая губы:

– Это связано с тем, о чем я тебе рассказывала раньше, с моим первым парнем. Я его случайно встретила в клинике боли несколько недель назад…

Альма внимательно слушала:

– Ты случайно встретила его через тридцать лет? Так вот почему ты видела его во сне! Это и в самом деле похоже на сон.

– Ты права, к реальности это не имеет никакого отношения. – Ирис тщательно подбирала слова. – Это своего рода бегство от реальности.

– А что плохого в бегстве? – спросила Альма.

Мать задумалась, прежде чем ответить:

– Когда ты убегаешь, ты не свободна.

– А как же любовь? – почему-то продолжала настаивать Альма.

Странно, что она так заинтересовалась, странно, что не взяла на этот раз сторону отца.

– Любовь многолика, – ответила Ирис, – иногда она слишком оторвана от жизни. Точно воздушный змей без веревки: ты видишь, что он парит в небе, но не пытаешься его удержать, чтобы не выпустить из рук другие вещи, которые для тебя куда важнее.

– Ой, мамочка, как это грустно! – вздохнула Альма.

– Видала я в жизни вещи погрустнее, – сухо ответила Ирис.

Действительно ли их роман так и закончится, или это заявление предназначено исключительно для дочери? Сейчас не время принимать решения, зато настало время перевязки: пришел Саша и принес бинты. Шевелить пальцами было больно, но все-таки они шевелились, поэтому Ирис снова отказалась ехать в поликлинику.

– Я уверена, что это не переломы, а только ушиб. Мне есть с чем сравнивать, – заверила она Сашу. – Подождем еще денек.

Она с радостью отметила, что он с интересом наблюдает за Альмой, но соблюдает почтительную дистанцию, а дочь держится с непринужденной грацией. Вот она уже предложила ему остатки их завтрака.

– Хотя не думаю, что тебе этого хватит, – хихикнула она.

Но Саша вежливо взял кусочек хлеба, украшенный овощами.

– Для разгона нормально, – улыбнулся он и, жуя, стал рассказывать ей о квартирах, которые недавно смотрел, а она советовала ему какие-то сайты, и вообще у ее друзей, кажется, освобождается комната, неподалеку отсюда. Исподволь наблюдая за ними, Ирис видела, что они излучают свет юности, зари жизни, свет, способный, несмотря ни на что, прогнать беду или, по крайней мере, скрыть ее. У них гладкая кожа, а под ней такая юная плоть, их косточки быстро срастутся после любых переломов, и Альма, несмотря ни на что, все еще простодушна, все еще верит в любовь. Ирис не вслушивалась в их разговоры, просто следила за игрой света на их коже, на обнаженных руках, за солнечными бликами на лбу, за похожими на нимбы золотыми всполохами над их головами.

Вернулась бы она туда, если бы время обращалось вспять, как во сне? Вернулась бы к тому дню, лучшему дню ее жизни, когда было не слишком жарко, но и не слишком холодно? Их цветущая долина уже стала жилым районом, там живут сотни людей, любят, страдают, рожают детей и умирают. Только в ее памяти там снова и снова расцветают полевые цветы, но если в ее жизни когда-то было такое счастье, то оно может однажды вернуться к ней, и прямо сегодня. Ирис качала головой: она так привыкла, что протянутая рука прикасается к пустоте, ее пальцы заблудились в пустом кармане собственной жизни, но сейчас она опустила руку в другой карман – и он полон до краев. Солнце било в глаза, Ирис ничего не видела, даже прикрыв веки, свет проникал сквозь ресницы, над нею распростерлось золотое покрывало, переплетенные крест-накрест золотые нити утишали боль. Она слышала шаги в комнате, слышала, как на кухне включили воду, как моют посуду, слышала шепот и звук открывающихся и закрывающихся дверей, автомобильные гудки, бурные споры, звуки улицы, смешанные со звуками дома.

Это звонит ее телефон? Может быть, там, за окном, на тротуаре, другая женщина ответит вместо нее? Она протянула длинную руку из сумерек собственного сна и, словно слепая, ощупала гладкую трубку. Оказывается, на звонок уже ответили, потому что в ее ушах раздавался плач. Кто это плачет? Ее дочь?

– Вернись ко мне, вернись ко мне! – умолял он, и Ирис удивленно качала головой: о чем это он? с кем он разговаривает?

Она умерла почти тридцать лет назад, на твоих глазах, она умирала медленно, дав тебе время проститься.

– Рис, вернись ко мне! – продолжал он, и она открыла глаза навстречу последним солнечным лучам. – Я знаю, ты не переставала меня любить. – Его голос крепнет.