Боль

Ирис нравилось, как Эйтан наклоняет голову, слушая ее, как смотрит на нее с интересом, к которому она не была привычна, нравились его взрослая стрижка, его сияющие глаза, его полные губы, но не смела и думать, что этот интерес вызывает она сама. После церемонии, полагала она, их пути разойдутся, и расстояние, которое их разделяло, снова окажется непреодолимым. Но, к ее изумлению и радости, все обернулось иначе: сразу же после церемонии, после пения «Атиквы»[17], он спросил ее, что она собирается делать вечером, накануне Дня независимости, и предложил сходить с ним и еще с несколькими друзьями к роднику неподалеку от его дома, о котором никто не знает, под чудесной шелковицей.

Сегодня, как только он ушел, она отправила ему эсэмэс: «А наш родник все еще там?»

С большим запозданием он ответил: «Долину застроили, родник закопали. Говорят, хотели восстановить. Проверю в субботу, когда поеду на велике».

Оказывается, по субботам, когда его дети остаются со своими матерями, он катается на ультракрутом велосипеде. Мысль о том, что он вернется в то место, где она была так безмерно счастлива, взбудоражила Ирис. «Подожди меня, я хочу пойти туда с тобой», – написала она. И он ответил через два часа: «Буду ждать».

А вечером вдруг стал отправлять ей длинные сообщения, делясь воспоминаниями и мечтами. «Мама так любила тебя, – написал он, – перед самой смертью она велела мне на тебе жениться. Какой я был дурак! Что, если нам пожениться на ее могиле?»

Ирис услышала, как Микки входит в дом, и под одеялом поспешно набрала: «Мы должны были пожениться весной, ты забыл?»

«Я не забыл», – ответил он и добавил, что этим вечером это невозможно, потому что с ним его сын, и они играют в «змей и лестницы».

«Я должна его увидеть», – написала она и тут же получила фотографию.

Она снова нырнула с головой под одеяло, в свое подполье. Какой маленький! У нее екнуло сердце: девять лет, а выглядит как шестилетний, в глазах какая-то бесовская искорка, совсем не похож на отца. Она еще ничего не знала о его матери, ведь им с Эйтаном удавалось разговаривать только урывками, то и дело отвлекаясь то на ласки, то на воспоминания, то на внешние обстоятельства.

«Какой милый! – тут же написала она. – Как бы мне хотелось быть сейчас с тобой!»

Он тотчас ответил: «Приходи», так же, как несколько дней назад сказал: «Позвони».

В этот миг в дверь заглянул Микки:

– Что ты там делаешь под одеялом?

Она тут же вынырнула, раскрасневшаяся, взбудораженная:

– Ничего. Мне мешает свет.

– Какой свет? Здесь совершенно темно! – возмутился Микки и добавил: – Почему ты не сходишь в поликлинику? Ты уже неделю не можешь поправиться, похоже, твой грипп дал осложнения.

– У меня нет сил туда идти, Муки, – вздохнула она. – Страшная слабость.

– Тогда давай вызовем тебе частного доктора на дом, сколько бы это ни стоило, – щедро предложил он, и Ирис стало стыдно, что она готова была пожаловаться Шуле на его скупость.

А может быть, он как раз слышал от Шулы про визит врача и теперь проверяет ее? Лучше просто закрыть глаза и притворяться спящей до тех пор, пока эта тема не уйдет сама собой. Сотовый вибрировал в руке, так хотелось снова нырнуть под одеяло, чтобы посмотреть, что он там написал, но Микки все не уходил и смотрел на нее с тревогой.

Вот уже целую неделю он видел жену только в постели, превращенной ею в свой оплот. Куда не допускают мужа, где она прячет от него и свое тело с его тайной, и свой телефон с его тайной. Микки это совершенно не устраивало. Из-под прикрытых век она смотрела, как он выходит из комнаты с вытянувшимся лицом.

– Я готовлю шакшуку, – сообщил он из кухни. – Будешь?

Ирис промолчала. С чего это вдруг он пристает к ней с едой, если она вроде как спит?

Снова завибрировал телефон, и она, не удержавшись, заглянула в него. Руки у нее затряслись, когда она прочитала: «Я готовлю шакшуку. Будешь?»

Что это значит? Мог Микки прочитать сообщение еще до того, как оно дошло до нее? Он ведь из хайтека, может быть, есть какой-то секретный способ перехватывать сообщения на лету, ловить их, как бабочек в сети? Глупости, просто совпадение, уговаривала она себя: шакшуку на ужин готовят многие. Но Ирис решила все-таки помедлить с ответом. Сердце отчаянно колотилось под одеялом. А вдруг она не справится с ролью неверной жены? Может, ей это не дано – врать, прятаться, подозревать скрытые смыслы в каждом слове и жесте. Это тягостно, это унизительно, и, когда она поправится и вернется в школу, это, вдобавок ко всему, будет мешать ей работать. Может, стоит встать с постели, сесть напротив Микки и рассказать ему все, пока он жует свою шакшуку? Он не виноват, она не виновата, никто не виноват. У нее есть право влюбиться, у него есть право об этом знать. Женатые люди тоже, между прочим, свободные люди. Он сможет свободно выбрать, как ему жить дальше, а она освободится от лжи. Ирис села в постели, спустила ноги на пол. Голова закружилась.

– Микки? – сказала она, направляясь к нему.

Она видела его спину перед экраном компьютера и пустую тарелку рядом.

– Не сейчас, – машинально произнес он. – Дай закончить.