Боль

Как ей выходить на работу, если она еще не выздоровела? Словно в результате какой-то хитрой операции ее жизнь поменяла конфигурацию: эти дни, когда она лежала больная в постели собственной дочери, напрямую срослись с днями, когда она почти неподвижно лежала в доме у матери. Словно ее тогдашние молитвы были услышаны сегодня, и то время прилепилось к нынешнему, а годы между этими двумя эпохами бесследно улетучились; как будто ей пришили голову прямо к ногам, а тело удалили. А вместе с ним – Микки и детей, работу, все, что она построила в своей взрослой жизни, все, что теперь казалось таким пресным, бледной заменой истинной жизни. Теперь, когда он вернулся, ей было совершенно ясно, что он вернулся именно к тогдашней девочке, что молилась каждый вечер и каждое утро о ниспослании этого чуда: «Приди и скажи, что ты ошибался, приди и скажи, что эта разлука закончилась, что ты не можешь жить без меня, как я не могу жить без тебя! Ведь мы с тобой не существуем друг без друга, – как песок и море, как молния и гром, как туча и дождь, как стрела и лук, как голос и эхо!» Ирис помнила, как часами вынуждена была слушать звуки дома и улицы: вот ссорятся близнецы, а мать их ругает, вот начинается и заканчивается выпуск новостей, вот разговаривают соседи на балконе, стучат по мостовой торопливые шаги. «Приди хоть взглянуть, жива я или нет! Быть не может, что тебе это все равно!» – умоляла она, снова и снова повторяя два слога его имени. И вот наконец он услышал ее, теперь он приходит к ней, приходит, когда дома никого нет – мать на работе, близнецы в школе, – тихонько стучится в дверь, и волна радости и надежды, подхватив ее, стирают всю боль, все страдания.

– Сегодня посидим в гостиной, – сказала она, усаживая его на большой диван. (Омер с утра плохо себя чувствовал и мог внезапно вернуться.) – Сегодня мы пьем кофе и разговариваем как старые друзья.

Он улыбнулся ей своей мальчишеской улыбкой, во все лицо:

– Я не могу с тобой разговаривать, не прикасаясь, это слишком суровый приговор.

– Ты продержался, не прикасаясь ко мне, почти тридцать лет, – напомнила она с притворной строгостью.

– Это правда было очень тяжело.

Она погладила его по голове:

– Бедняжечка ты мой, как мне тебя жалко!

– По-своему я был тебе верен, – поспешил возразить он. – Факт, что я ни с кем не ужился, чего нельзя сказать о тебе. – Он широким жестом обвел обстановку квартиры. – Ты выстроила дом в Израиле!

В его голосе ей послышалась ирония.

– Ты не оставил мне особого выбора, дорогой, – парировала она. – Не забывай, что это ты меня бросил.

Он вздохнул.

– Поверь мне, я не забываю об этом ни на минуту, я был идиотом. – Он притянул ее к себе. – Но ты ведь простишь меня, правда? Я буду тебя целовать, пока ты не простишь меня…

И вот она уже сидела у него на коленях; коротенькое домашнее платье задралось на бедрах.

– Я не прощу тебя, чтобы ты не перестал меня целовать.

Она сказала это или только подумала? Границы размылись, да и какая разница? Ничто больше не имело значения – ни возраст, ни семья. Они оба теперь были точно беззаботные и безответственные подростки, как Омер и его рыжая подружка! Вспомнив про Омера, Ирис все-таки оторвалась от Эйтана, поспешила на кухню и вернулась с двумя чашками кофе и миской винограда. Я еще не видела, как ты ешь, я еще не видела, как ты спишь, покажи мне себя еще!

Тут Эйтана опять вызвали в клинику. А завтра пятница, а потом суббота – как много часов пройдет, прежде чем она снова его увидит!

– Ну давай, поправляйся наконец, – сказал он. – Сможем встречаться у меня. Мы неплохо поиграли в доктора, будем продолжать дальше.

– Дальше – это куда?

– Хороший вопрос, Рис, – вздохнул он.

– А хороший ответ у тебя есть?

Он стоял перед ней, прислонясь к двери и пристально глядя на Ирис. Складка между бровями стала резче.

– Как правило, в этой жизни второго шанса не дают, – тихо проговорил он, – но мы его получили. На этот раз твой черед, Рис. В прошлый раз я сделал неправильный выбор. Теперь выбирай ты.

Он поцеловал кончик указательного пальца и приложил его к ее губам, словно к мезузе[18], тотчас открыл дверь и вышел. Ирис в смятении застыла перед закрывшейся дверью. Из ступора ее вывел звук остановившегося в гостиной лифта и насмешливый голос Омера за спиной:

– Эй, мамуль, что ты там увидела? Привидение?

Она медленно обернулась и пристально взглянула на сына: мальчик превратился в молодого мужчину. Перед глазами пронеслись пройденные вместе испытания. А теперь их дороги расходятся. Простит ли он ее? Или примет сторону брошенного отца и возненавидит? Станет ли это утро для него роковым, изменившим всю его жизнь?

– Что с тобой? Ты увидела грабителя? Насильника? – хихикал он, но дожидаться ответа, к ее радости, не стал. Мужчинам такого возраста дела нет до окружающих. Увы, многие из них так и остаются в этом возрасте на всю жизнь.

– Ты меня заразила своим гриппом! – пробурчал он. – Чувствую себя ужасно.

– Иди приляг, – поспешно ответила она, – смеряй температуру, а я сделаю тебе чаю.