Боль (ЛП)

Этот вечер кажется ему тщательно продуманным театром, основной целью которого является возможность родителей похвастать достижениями своего сына, их домом, богатством, идеальной маленькой семьей. А гости — актеры, играющие роли гуляк и поклонников, хотя большинство из них едва его знают и не имеют ни малейшего интереса к прыжкам. Его отец, окруженный компанией друзей по гольфу и коллег, общителен и внимателен, размахивает сигарой и поглощает вино, смеясь над своими же шутками, становясь болтливее с каждым бокалом и развлекая гостей подробным рассказом о своей деловой поездке в Каир. В другом углу комнаты, перед эркером, стоит его мать, вся ее поза выражает достоинство, рука лежит на бедре, сигарета рисует в воздухе небольшие завитки дыма — высокая и элегантная в окружении коллег по работе и друзей по обеду, чьи бокалы с красным вином светятся в отраженном вечернем свете.

— Консуэла? Консуэла, еще вина! — обращается его мать к няне, стоящей возле Лоика, который крепко держит ее за руку и с трудом переносит возгласы и трепания по голове от потока разодетых взрослых; они, казалось бы, выстраиваются в очередь, чтобы восхититься тем, какой он невинный, светловолосый и восхитительный. Несмотря на то, что Лоик привык, что его выставляют напоказ на бесконечных вечеринках, свадьбах и других приемах, он не слишком-то рад, хотя его серьезное выражение лица и унылые глаза лишь усиливают шумиху со стороны гостей. На миг его охватывает паника, когда Консуэла за его спиной исчезает, но тут сквозь толпу к нему пробирается Матео и протягивает руку, которую Лоик тут же хватает обеими ладошками и следует за старшим братом через подлесок, в глубину испещренной тенями террасы.

— Иди сюда. — Он садится по-турецки напротив своего брата, спиной к вечеринке, и ставит на траву между ними тарелку и стакан.

Лоик с благодарной улыбкой смотрит на него, на его лице читается явное облегчение.

— Можешь остаться со мной?

— Конечно. Знаешь что? Я тоже ненавижу эти вечеринки.

— Но все хотят поговорить с тобой, — говорит Лоик, прежде чем закинуть в рот очередную порцию волована[6]. — Ты всем нравишься.

— Я им не нравлюсь, многие меня даже не знают. Просто они глупые и услышали о соревновании. — Матео смотрит на серое лицо своего брата и впервые ловит себя на мысли: каково это быть братом, которого похлопывают и гладят по голове, но все время не замечают — его родители, друзья и даже сам Матео.

— Понимаешь, это все не по-настоящему, — пытается он объяснить. — Их дружелюбие, вопросы, милая болтовня. Я просто должен притворяться, что счастлив, польщен или заинтересован. Все это игра под названием «Давай притворимся».

— Вот почему мама с папой всегда ходят на вечеринки? Потому что им нравится играть в игру «Давай притворимся»? И ты любишь прыжки в воду тоже из-за этой игры? — спрашивает Лоик.

Вопрос застает его врасплох.

— Нет! — быстро восклицает он. — Я люблю… — Но потом, сомневаясь, замолкает. Внезапно его осеняет: ему не нужно врать брату. На этот раз он не торопится закончить разговор, не стремится сказать лишь то, что тот хочет услышать, лишь бы поскорее уйти. — Раньше я любил прыжки, — тихо и осторожно начинает он, как будто признается в этом самому себе. — Большую часть времени у меня все болело, или тренировка была настолько интенсивной, что мне казалось, я вот-вот упаду в обморок. Но чем больше я тренировался, тем лучше становился — это приятное чувство, что ты в чем-то действительно хорош. И вроде хорошо быть лучшим. Как только ты станешь лучшим, тебе захочется им оставаться. Тебе не захочется, чтобы это ощущение пропадало. Но тут появляются другие прыгуны и начинают тренироваться еще усерднее, и тебе приходится прикладывать усилия, чтобы просто оставаться лучшим.

— Так ты лучший прыгун в мире? — спрашивает Лоик с широко раскрытыми глазами.

Матео чувствует, как слегка улыбается.

— Нет, в том-то и проблема. Я один из лучших. Возможно, самый лучший в стране. Как только ты им становишься, это ощущение поначалу кажется тебе потрясающим, а потом ослабевает. Люди начинают ожидать, что ты выиграешь соревнования, а если этого не происходит, испытывают разочарование. Так что тебе хочется снова чувствовать себя лучшим. И ты тренируешься еще усерднее и пытаешься стать лучшим во всей Европе, а потом и во всем мире.

Лоик поднимает в свете сумерек второй волован, чтобы отыскать в нем помидоры.

— Так, ты именно этого хочешь? Стать лучшим во всем мире?

Матео закусывает уголок губ и оборачивается через плечо на толпу людей на террасе, с каждым глотком шампанского их голоса делаются все громче.

— Нет. Больше нет.

Он сам удивлен сказанным, а Лоик продолжает жевать с невозмутимым видом.

— Почему?

— Потому что… — Матео сглатывает, в горле внезапно пересыхает. — Потому что после соревнования в эти выходные я понял, что мне больше не нравятся прыжки.

— Но ты выиграл!

— Да. Но я понял, что меня это больше не волнует. Понял, что мне плевать на то, что думает обо мне отец или Перес. Понял, что меня от них тошнит — тошнит от того, что они постоянно говорят мне что делать.