Боль свободы

Сердце не знает боли, что бы там кто ни говорил. Оно колотится, бьется и гонит кровь до самого последнего мгновения жизни. Что бы ни происходило, какие бы мучения не испытывало тело, сердце продолжает гнать по венам кровь, снабжая органы кислородом и очищая их от скопившегося мусора непрерывно. Нужно только его не подвести, оно будет молотить в груди до тех пор, пока есть возможность, пока оно способно это делать, потому что в нем бьется дух истинной свободы.

Отдышавшись, наконец, удается найти сил и оглядеться. Впереди лежит большой, ровной лужей голодный монстр, пожравший целую капсулу, уже исчезнувшую бесследно в его громадной пасти. Сверху большой лист, с которого продолжает медленно капать на землю роса остывающего вечера. Из-за него торчат еще несколько таких же больших листов, длинной, пожалуй, с целую ногу, и их легко удерживает не такой уж мощный ствол, уходящий в тонкие ряды бледной, растущей в вечной тени травки.

Глаза еще плохо видят. Кажется, туман бессознательности не прошел бесследно. Если такое вообще может быть. А может, солнце выжгло сетчатку прямо через закрытые веки, и зрение никогда уже не будет прежним, не даст повода гордиться способностью глядеть далеко, как многие неспособны без встроенных в нейроинтерфейсы зуминаторов.

Хотя и так видно, что дальше на горизонте что-то есть, полоска холмов, или, может, гуща леса. В любом случае, так далеко сейчас при всем желании не получится добраться.

Позади едва удается разглядеть черты мощных, толстых древесных стволов. За плотными рядами бледной травы, за большими листами незнакомых растений, за густыми зарослями ничего разглядеть нельзя, но вот в узкие просветы слегка раскачивающихся листьев, взгляд успевает заметить большие, высокие стволы растений, и мозг тут же подсказывает, что в той стороне непременно должны найтись сухие, упавшие на землю ветви.

Нужно сделать шину и костыль первым же делом, а иначе не удастся даже отыскать воды. Причем, костыль нужно отыскать даже раньше, чтобы иметь возможность пройти хотя бы несколько метров. Самое трудное сейчас двинуться с места, ведь ползти ни на спине, ни на животе нельзя, а иначе вправленная нога, еще не уставшая ныть от боли, снова повредится, кость вновь может сдвинуться, и придется заново ставить ее на место.

Хотя и размышлять долго, искать ответ и разгадывать загадки пробудившийся жаждой жизни ум не желает, и тут же подбрасывает сознанию простой и очевидный ответ. Рука сразу тянется в сторону, чтобы вырвать лист, положить на него ногу и, медленно продвигаясь, тянуть лист за собой, чтобы хоть как-то уберечь еще не зажившую ногу от новых травм.

Только вот ствол листа оказывается на удивление прочным. Даже на миг охватывает замешательство, отвлекающее от боли, пусть и немного, но затем тут же появляется неприятное чувство в боку. Сознание будто бы из глубокого сна, не проявляя себя, как таинственный кукловод, подсказывает ответы. Армейский нож так неприятно давил в бок на протяжении всего полета, да и сейчас неудобно оттягивает пояс, хотя прежде, за чувством боли, внимание не желало послать в сторону армейского ножа хотя бы беглый, ленивый взгляд.

Да сейчас это и не важно. Удивительно, каким странным бывает сознание, но отвлеченно рассуждать об этом нет времени. Рука тут же открепляет нож, плотно схваченный магнитом, слабеющим от нажатия по кнопке, тянется к стволу, держащему широкий, большой лист, срезает его неожиданно легко всего одним ударом, и лист тут же сваливается рядом на землю, а нож снова отправляется на пояс.

Осторожность забывается лишь на миг, когда внимание не может разгадать опасность, рука тянется за листом, и ладонь торопливо хватается за самый кончик обрубленного ствола. Влага сочного растения, стекающая на ладонь, не успевает прохладой мокрого прикосновения растительной жижи обласкать кожу, а вместо этого ладонь тут же обжигает кипятком.

– Ай! – вырывается хриплый голос из пересохшего горла.

Больно стягивает ладонь, и взгляд тут же желает распознать причину этого чувства. Да только что он может увидеть? Кожа ладони быстро краснеет, продолжает гореть от обжигающего прикосновения сока из отрубленного растения, но непонимающий взгляд лишь таращится на ладонь со злостью, рожденную в недоумении.

Вместо яростного ругательства, не выходит сказать ничего. Пересохшие губы размыкаются, но затем тут же закрываются обратно. Чтобы проглотить слюну, приходится секунд десять старательно высасывать ее из губ и языка, так и не собрав достаточно влаги, чтобы напитать голос.

Некогда думать о том, как промыть ладонь, да и стоит ли ее промывать. Нельзя понять, действует ли так яд в растении, или это просто какой-то защитный механизм, выработавшийся у него для отпугивания каких-нибудь животных. Чтобы сделать хоть что-то, нужно добыть костыль и шину, так что приходится рисковать и действовать опрометчиво.