Болевой порог

Хотя, казалось бы, с какой стати? Реакцию Джильды нетрудно было предугадать и психологически подготовиться. Я же не рассчитывала всерьез, что она придет в восторг от моего идиотского плана…

Поэтому складного изложения не получается. Я прыгаю с пятого на десятое, надолго замолкаю, против собственной воли проваливаясь в пыльные, подернувшиеся уже многолетней паутиной воспоминания. Это не рассказ, а проклятый калейдоскоп разрозненных событий.

— Эйнар меня не любил, а Стаффан боялся. Под землей что ночь, что день — разница небольшая. Взрослые засыпали когда хотели, суточный режим для них давно превратился в ненужную абстракцию. Иногда я выжидала, пока Стаффан заснет, приходила и пристраивалась к нему под бочок. Он был большой, бородатый, и от него уютно пахло застарелой шерстью.

— Это называется — псиной, — иронически роняет Джильда.

— Откуда мне было знать, как должна пахнуть псина? Я прижималась к нему и скоро засыпала. И уходила, если удавалось проснуться раньше него. Потому что иначе он шарахался в ужасе, обнаружив подле себя воплотившийся кошмар из снов, и все равно меня будил.

Джильда не смотрит в мою сторону. Сидит, уставясь в серый экран главного видеала — серый, потому что в экзометрии нечего предъявить для просмотра, кроме серой пелены. Умостив острый подбородок на переплетенные пальцы. Обиженно стиснув зубы.

Тебе все равно придется меня простить. Я знаю, ты не умеешь долго обижаться, моя красотка. Ты не я. Это я могу таить обиду годами, вычеркивать обидчика из своей жизни навсегда. Ну так я социопат, мне положено.

— Аксель Скре был удачливым крофтом. Я никогда его не видела и знала о его существовании только со слов взрослых. Пока он срывал свои призы по мелочам, судьба ему улыбалась. Но на Мтавинамуарви ему выпал шанс не по зубам, везение кончилось. Такое случается с крофтами сплошь и рядом. И никогда не останавливает таких же сумасбродов, что идут следом.

А знаешь, как переводится название планеты с языка эдантайкаров, что ее открыли когда-то? «Убирайся из моего склепа»!

…Они спустились в Храм Мертвой Богини и там заблудились. Ни один из тех, что отправился в подземные туннели, не нашел обратной дороги. Четырехмерный инфинитивный кохлеар — это не для людей. Они просто не знали, во что вляпались.

В живых осталось трое. Мои родители. Без корабля, без связи, без ничего. В убийственной атмосфере чужого мира.

А они выжили. Потому что под землей они нашли Убежище. Рукотворный грот с водоемом. Не с водой, конечно же. Но спасенный с разбитого корабля интермолекулярный суффектор, пищеблок, согласился преобразовывать эту жидкость в человеческую пищу.

Когда-то очень давно этот мир был обитаем. Потом какое-то колесико в небесной механике износилось, или мтавины сами доигрались… а в том, что они были способны на эксперименты космогонического масштаба, сомнений не было… Словом, поверхность планеты лишилась плотной газовой оболочки, и на нее обрушились метеорные потоки. В их выпадении просматривалась закономерность: иногда несколько суток кряду, иногда едва ли не полная декада покоя. Мтавины не стали спорить с мирозданием. Они построили туннель и покинули поверхность планеты.

Воздухом в Убежище можно было дышать. К нему нужно было только привыкнуть, потому что в этой газовой смеси присутствовал какой-то слабый галлюциноген. Мне не нужно было привыкать: я родилась в этой атмосфере. И едва не умерла, когда меня выдернули из привычной среды обитания и вынудили дышать нормальным земным воздухом.

Тельма, Стаффан и Эйнар, мои родители, прожили в Убежище несколько лет. Они лишились всякой надежды на спасение, их человеческие личности стали распадаться.

Тогда они стали вспоминать свою прежнюю жизнь, сидя кружком возле обогревателя. Словно бы цепляясь за лоскуты расползающегося от ветхости одеяла. Вспоминали все подряд: и смешное, и стыдное, и никакое… Это позволило отвоевать у безумия еще какое-то время.

А затем родилась я, и старуха-вечность, казалось бы, в изумлении отступила перед отчаянной волей к жизни. Ненадолго, как обнаружилось впоследствии.

Я пришла в чужой для всякого человека мир затем только, чтобы сразу же умереть. Я дышала отравленным воздухом с первого мгновения своей жизни. Меня принимали два грубых, не сведущих в медицине, не очень чистых мужика. Но черта с два я умерла.

Этот мир был уродлив и мертв. А я была его первым отродьем за многие тысячи лет.

Говорят, мой мозг ничем не отличается от обычного человеческого. Если не считать отклонением то обстоятельство, что он упорно отторгает улитку Гильдермана. Доктор Йорстин, например, и не считает, более того — он уверен, что людей с таким косным мыслительным аппаратом, как мой, подавляющее большинство, и сам к таковому имеет честь принадлежать. Он просто не пытался. В конце концов, это даже не главный критерий. Я чувствую, что мои мыслительные процессы управляются другими программами. Ни объяснить свои ощущения, ни доказать, конечно же, не могу. Если бы у меня была душа, я бы сказала, что она не горит, а тлеет.