Боливар

— Хорошо хоть ребят оставили на Канарах, — порадовался за друзей старпом.

— Если бы мы их не оставили, от нашего корыта ничего бы не осталось. Растащили бы.

— Слушай, Семёныч, оно даже ход не потеряло с дырой в днище. Как ходило пять с нами, так и под парусами ходит. Удивительная посудина.

— Без нас она ходила восемь. По здешним меркам — неплохой ход.

* * *

— Всё, Семёныч, хватит, натерпелись. Пора топить.

— Ну ты кровожадный какой. Вот сам и топи.

— Ну и потоплю.

Петрович взял штурвал на себя и пошёл на всплытие. Пристроившись к последнему паруснику он распилил её поперёк. Потом догнал следующую, следующую, следующую. Пятую пилить он не стал. Всплыв под перископ он посмотрел на дело рук своих.

— Ну, ка… Посмотрим, как у вас с борьбой за живучесть?

На четырёх парусниках пытались завести пластырь, но караки быстро набирали воду. Команды спустили шлюпки на воду.

— Что с пятым тянешь?

— Хочется посмотреть, как они полезут на него.

Но шлюпки отгребали не к оставшемуся на плаву кораблю, а от него.

— Нелогично.

— Логично. Бояться, что и этот утонет и зацепит их такелажем.

— Я рыба по прозванию пила… Пилю я всё, что в море попадётся… — Пропел старую детскую песенку Петрович. — Ты смотри-ка… И пятый покидают. Может заберём?

— Давай, чего добру пропадать?

Они зацепили караку по старой схеме и потянули за собой в сторону Южной Америки.

* * *

Епископ неоднократно пытался прорваться через кордон морпехов в индейскую деревушку.

— Угомони ты его, Вашко. Он явно нарывается стать мучеником, пострадавшим за веру.

— Это его стезя.

— Ну, тогда не обессудь.

И епископа приковали наручниками в капитанской каюте.

Торгаши обеих сторон были довольны собой и наваром. Вашке да Гама Павел Иванович, в знак оплаты за выполненную посольскую миссию, отсыпал в шкатулку из розовой древесины золотых монет и передал со словами благодарности, но новых верительных грамот не выдал.

Загруженный табаком, солью, гамаками, хлопковой тканью и самим хлопком корабль ушёл через три дня.

* * *

Лошарик дотянул караку до базы за восемь суток. Сказался накопленный опыт и приготовленные заранее технические средства в виде небольшого тормозного парашюта, убравшего рыскание буксируемого судна, правда значительно снизившего ход. Но пятнадцать миль в час за глаза хватило истосковавшемуся по скорости экипажу подводной лодки специального назначения.

Пять человек переместили на борт парусника, где они сначала тренировались в имитации постановки парусов, а потом, поймав ветер, значительно помогли буксировщику.

Короче, экипаж «Лошарика» развлекал себя, как мог, в том числе и потренировался в стрельбе из наличествующих на борту парусника пушек. Целями служили плывущие следом за судном акулы, так что, кормовые орудия пристреляли «будь здоров».

На базу в Венесуэлле «Лошарик» заходил в надводном положении, гордо заводя в гавань шикарную караку. В походе её отдраили так, что даже деревянные блоки, пропитанные специальной «лошариковой» смазкой, сверкали, как бронзовые.

Встречали парадом. Морпехи выстроились на берегу, а экипаж танкера на борту. На берегу играл духовой оркестр. Была в «штатке» БПК и такая единица.

В обыденной морской жизни над моряками — «оркестрантами» смеялись и издевались, а в такой нестандартной ситуации, в которую попали моряки, переместившись во времени в другой мир, оркестр стал и символом прошлой жизни, и лекарством.

В музыке нет предела совершенству, и, передающаяся звуком индивидуальная составляющая музыканта, раскрывает тайные каналы слушателя, соединяющие его с «эфиром». Всех тайн воздействия звуковых вибраций не знает никто, но оркестр творил чудеса.

Аборигены от музыки приходили в неописуемый восторг, а танцы, устраиваемые один раз в месяц, стали привлекать в поселение индейцев с прилегающих территорий. Скоро этот день превратился в день своеобразной ярмарки.

Колонисты торговали, в основном, солёной, копчёной и вяленой рыбой. Но и этого товара хватило, чтобы заинтересовать аборигенов начать бартерный обмен. От них принимались саженцы какао и фруктовых деревьев, фрукты, плоды, стебли и корни лекарственных растений, украшения из камней и, конечно, золотые самородки.

За год из самородного золота начеканили пять тысяч пятиграммовых монет и столько же, таких же по весу, серебряных.

Если самородное золото приносили на ярмарку туземцы, то серебро приходилось добывать в горном селении Таско, историческом, для серебра, месте. В этом небольшом городке центральной Америки командовал предприимчивый вождь, который заставлял индейцев собирать камни и делать из них украшения, которые потом продавались в долинах рек.

Знакомиться с вождём колонисты полетели после того, как Хесус согласился на роль Кетцальтепетля.

Когда из опустившегося на кукурузное поле вертолёта вышел Хесус с перьями на голове, прибежавшие посмотреть на чудо-птицу жители посёлка пали ниц. Пал ниц и их вождь.

Подошедший к вождю Хесус тоже склонился перед ним на колени и передал ожерелья из жемчуга и пёрышек птицы кетцаль. Вождь, глянув на перья, воскликнул: «Кетцальтепетль!»

— Кетцальтепетль, Кетцалтепетль — закричали индейцы.