Больная

Из кроваво-алого Мерседеса вылез молодой мужчина, теперь в гражданском. Шевелюра в идеальном творческом беспорядке, модная бурая косуха. На поясе — кожаная бандероль, блестящая и чёрная, как и тёмные очки. Они спрятали Веру от Филина, но не Филина от Веры. Довольный погодкой и своей жизнью, Филипп Филиппович держал курс к зданию банка. Рядом с путём этим и стояла бывшая пациентка с таким видом, будто напрашивалась обратно. На курс интенсивной терапии. Неготовый к случайной встрече на улицах Москвы, тот на секунду замешкался. Шага не сбавил. Приспустив очки, подмигнул. Улыбнулся краешком губ, и один Бог знает, что скрывалось за мимолётным жестом. Этим и убил.

Филин проплыл мимо, как сделал бы любой незнакомец. Скрылся в стенах банка. Вера могла бы простоять так, подогнув коленки, на манер пьяной, хоть до второго пришествия. Но вот тело двинулось дальше по Тверскому. Душа слушала мелодию. В хрусте асфальта и сжатых зубов, в биении электричества в проводах и нервах. Лицо маской точно оторвалось от плоти. Немеет. Рот рвано улыбается, губы дрожат. Окружение постепенно обрело такую чёткость и яркость, будто Вера уже сделала давно запланированное. Сокрушённая не решилась, как пыталась прежде, нет! Оно само сложилось, естественно, как любовь или смерть. Только бы место подходящее найти.

После покупки бутылки воды в ближайшем ларьке мир накрылся золото-серым куполом. По ту сторону гудела и шуршала жизнь. Там продавали и приобретали, смеялись и плакали. Реальность удалялась всё дальше и дальше, сменяясь хрупким посвистом в ушах. Он щекотал так, что хотелось почесать мозг. Аккурат недостающий кусочек.

В центе столицы заброшек немного. Полчаса в лабиринте зданий, и из земли вырос шиферный забор. Среди прочих признаний и обид, что украшали рифлёный металл, среди бумажных объявлений и афиш последним стражем затесалась неприметная табличка:

«Опасная зона! Ведутся строительные работы. Проход запрещён!»

Если бы Вера знала, что происходило в больнице прямо сейчас, остановилась бы. Бросила бы всё и вернулась в телеграф, чтобы попытаться дозвониться в Осло, если это возможно. Но Осло на связи с Березняками. Секретарша заглянула в кабинет без стука. Шеф потягивал коньяк, но дело не терпело отлагательств.

— Простите, нам звонят из-за границы. По вопросам сотрудничества. Начальник компании по изготовлению аппаратов на заказ. Тех, что мы искали, — она сбивается от волнения. — Норвегия.

— Ну, соединяй, — шефа начинала напрягать внезапная глупость секретарши.

— Он представился как Воронок! Валентин Викторович Воронок. Эта девочка, которую курировал Филин… Фамилия, отчество то. Какова вероятность..?

— Замолчи, — Начальник опустил глаза. — Успокойся и соединяй.

Шеф поднял трубку, с умалчивания начав непродолжительное взаимовыгодное сотрудничество. Он всегда ступал по грани, по тонкому льду. Если не выходил сухим из воды, то никогда — проигравшим. Однажды у удачи кончится терпение, главное — не сегодня. Отец Веры, не ведающий, где и как она провела последний год, всего-то на всего нашёл очередного покупателя. Деньги на крови ребёнка и остальных закапают на банковский счёт, а сам бизнесмен в скором будущем будет снедаться вопросами, не касающимися работы. О том, как же так вышло, и за что ему это всё.

Пока Осло выстаивал под натиском дождей, Москву захватило жаркое лето. Оно прыгало по крышам, но тут проваливалось в пустоту. Фундамент этого жилого дома заложили давно. Страна разрушалась, растаскивалась по кирпичам и тлела, а он, назло всему, рос. Этаж за этажом поднимался ввысь, резал ветра. Какая отчаянная душа обратила рядовую стройку в символ стойкости. Перепутала с фениксом. Вот только год назад что-то случилось. Оборвалось финансирование, застрелили инженера или девяностые под самый конец отыгрались. В любом случае, всеми покинутое, опустевшее здание уже год дожидалось своей участи. Когда его закончат или прикончат. До тех пор пустой и сломленный он стал обиталищем шпаны и отребья.

Вера когда-то гуляла рядом. Теперь, поднималась по захламлённой лестнице, прислушивалась и заглядывала за угол. Куча ветхого тряпья на четвёртом этаже преждевременно ошибочно была принята за человеческое тело, в остальном — никого. На пятом, последнем — также. Один закат плясал и валялся, тёрся о стены, плевал в глаза.

Вера подошла к провалу окна. Села на бетонное основание подоконника. Вниз не смотрела. Близость крон тополей сглаживало страх высоты. После прогулки по крыше больницы он никуда не пропал. Пословицы врали.

«Не дай мне упасть, Боже».

Воспоминание всколыхнуло, окатило холодом ветра, что однажды едва не столкнул в пропасть. Не сорвалась ни тогда, ни сейчас. Знать, Он правда слышит.

Руки вынули из кармана неприметный конвертик из газетной страницы. Бережно развернули. Лучи уходящего солнца подсветили горстку белоснежных таблеток.