Больная

«Она любит тебя. Просто не так, как желаешь», — разъяснял прописные истины Филин: «Да ты, в самом деле, дочь своих родителей. Избалованная. Слышала про золотую ложку?»

Филин, как обычно, дело говорил. Но от этого нужда в той любви и в той форме, которую дочь и хотела, никуда не делась. Здесь и сейчас, возле салона красоты «Бохо», эта потребность отчего-то особо обострилась, призраком всколыхнула всё естество до мурашек. Раз такое дело, логичнее всего отправиться домой. Если мама не явилась наводить марафет, может оказаться там. Или где угодно. Или её не существует в принципе, и Вера всё придумала. Чтобы ждать хоть кого-то, кто забрал бы из больницы.

Отныне свободная, отправилась, куда глаза глядят. Как в сказке, куда-то они в итоге привели. Ведь город-сказка — это Москва. Здесь всегда до чего-нибудь дойдёшь. На крайний случай — до ручки.

Девочка взошла по бетонным ступенькам крыльца и, как всякий вменяемый человек, спокойно вошла в здание телеграфа. Помялась у дверей, пропустила немногочисленную очередь.

— Девушка, чего-то хотели? — спросили по ту сторону окна.

— В Тульскую область, пожалуйста.

Отправили во вторую кабинку. Мир отрезала хлипкая деревянная дверь со стеклом. Чем не человеческий футляр?

Вера осторожно поднесла гладкую пластмассовую трубку к уху. Липкий стыд и отчего-то страх паутиной сцепил каждую косточку внутри. Да за что она так с людьми? Зачем пугать ни в чём не повинного человека?

За сотни километров позвали:

— Аллё?

— Алло? Алло, бабушка?

Лицо сморщилось. Вера незамедлительно расплакалась. Сползала по стенке на пол, вздрагивая от спазмов в груди. Бабушка испугалась не на шутку. Допытывалась, умоляла. Вскоре сменила тактику. Приговаривала успокаивающе:

— Я здесь, доча. Я с тобой, маленькая.

А девочка всё хныкала, не в силах сдержаться. Ледяные подушечки пальцев постукивали по горячему лбу. Люди по ту сторону стекла оглядывались. Никто не вправе вмешиваться. Никто не помышлял о том, чтобы открыть эту дверь. Будто нет своих забот.

— Бабушка. Бабушка!

Икота пульсировала в горле. Собеседнице потребовалась вся её воля, чтобы самой не впасть в истерику. Чтобы оказать поддержку. Внучка не звонила больше года, а в гости не приезжала уже как два. Люба говорила — всё хорошо. Как же — хорошо?!

— Доча, что случилось?

— Бабушка, — и снова горький всхлип. — Я не могу больше. Я запуталась. Эта пустота…

— О чём ты? Объясни толком. Я обязательно помогу. Вера, — голос едва не сорвался. — Вера, прошу тебя.

Та судорожно выдохнула. В голове белой птицей билась боль. Уже спокойнее, как бывает после рыданий, Вера обронила:

— Ты знаешь, мама с папой разводится? А меня оставляют на второй год.

Суровая правда на поверку оказалась бесцветным набором звуков. Как серийный убийца докладывает следователю, коим образом измывался над жертвой. Тогда было очень ярко и наверняка важно. Теперь — суд идёт, вроде как. А жить прошлым вредно.

— Дурак и дура! — выпалила бабушка, и уже куда мягче: — А за учёбу не переживай. Вот же ерунда! Дорогая, лучше лишний годик в школе, чем без него. А в университет в любом случае поступишь. Папа всегда поможет, никогда не бросит. Слышишь? Только свисни, если выкабениваться станет — ноги ему выдерну.

Угроз Вера уже не уловила. Что-то в словах бабушки вызвало новую волну плача. Верно дали сделать вдох и снова погрузили в воду — топить.

— Приезжай лучше ко мне в гости! — воодушевилась бабушка. — Я тебе картошки пожарю, пиццу приготовлю. Персиков из компота достану, как ты любишь. Дедушка варенья крыжовенного достал. Дядя Ваня мёд привёз.

В Туле слушали, как стенала Москва. На телефонных проводах сошлись два мира, каждый маленький и по-своему необъятный. Прозаичная, прекрасная в своём жизнелюбии реальность обернулась вульгарной шуткой на пепле трагедии.

— Верочка, не расстраивайся из-за таких глупых вещей. Оно того не стоит! Через год и не вспомнишь даже. Прошу тебя, не плачь.

Скривившись последний раз, Вера тихо попрощалась с бабушкой, не удосужившись дождаться ответа. Покинула телеграф зарёванная, провожаемая десятком глаз. Прохожие также обращали внимание. Незнакомец справился о самочувствии девочки. Тёплая, живая рука легла на плечо. Так и соскользнула. Нечего ей там делать, на плече.

Вера смотрела под ноги и спотыкалась. Оглядывалась по сторонам и то влетала в мусорные баки, то не вписывалась в очередной поворот. Солнечные лучи кромсали ветви клёнов. Блики кружились на пыльной глади витрин, скользили по граням пролетающих мимо автомобилей. Один из них прошуршал мимо, завернул к тротуару. Машина не была резва, не возвещала на всю округу музыкой из магнитолы. Типичный образец представительского класса мало кого заинтересует на Тверском бульваре. Одна Вера застыла на месте посередь дороги, как вкопанная. Рот приоткрылся, дыхание оборвалось, а жизнь смялась до пульсирующей точки где-то в области сердца.