Болотница

Тут я, запнувшись на слове «мягкие», мгновенно вспомнила позапрошлый раз, когда папа нашёл очередной дом в маленькой деревеньке, которая казалась мне тогда неимоверной глушью. Да уж, знала бы, как будет, не стала бы ныть, что больше никогда туда не вернусь… Родителям-то там понравилось…

Та деревня была оживлённая, куча ребят, правда в основном мальчишек. Но было по крайней мере нескучно, хотя все они были местные и выпендривались передо мной до смешного.

Мы частенько собирались компанией по вечерам, болтали, а мальчишки ещё и курили, пока никто не видит из взрослых.

И прямо воочию всплыл в памяти один из таких июльских вечеров…

Глава 12

— Знаешь, почему утопленники во всех историях никогда не выходят на сушу или вообще превращаются в русалок? Вот нет никакой придумки, сплошная физиология. При плавании что мы больше всего используем? Правильно, руки: цепляемся, гребём, хватаем, держимся. На ноги не встанешь, как опора они в воде ни к чему. Когда мертвец лезет из земли, ему нужно всё тело, все конечности. А в воде мышцы ног атрофируются, становятся мягкими, ненужными. Поэтому утопленники, коль им так необходимо выбраться на сушу, ползут, подтягиваясь руками. А ноги у них мягкие.

— А кости? Как же кости?

— Да как будут работать кости без мышц, ты подумай! Не, скелеты страшны только, пока на них есть мясцо…

Мы расхохотались. Очень уж смешное слово «мясцо». А так, конечно, совсем не смешно, если подумать.

Особенно когда сидишь сырым вечером на старой, занозистой подгнивающей лавочке, кое-как сохранившейся на кривом берегу местами илистой речки со смешным названием Колбасонка. Лавочка точно такая же кривая, как берег: заваливается на один бок и чуть назад, так что надо ещё приноровиться, чтобы устроиться поудобнее, не извозившись в трухе и не заполучив занозу в мягкое место.

Когда-то очень давно она была вполне себе удобной и прямой, на ней любили посидеть, посмолить махорочкой местные рыбаки, или деревенские парочки обжимались по вечерам, а днём, бывало, толклись тётки с бельём, чесали языками, лузгали семечки, пока постирушка мокла. Но с тех пор долгие дожди и весенние паводки расшатали лавочку, как трухлявый зуб, а суеверные слухи лишили её всякой привлекательности.

Только не для подростков, конечно. Как раз недобрая история делала эти два пенька и обрубок широкой доски сильно притягательными. А острые щепки, коварно впивающиеся в наши беззащитно торчащие из шортов голые ноги, и злые комары лишь добавляли необходимый настрой.

Уже смеркалось. Трава подёрнулась сеткой вечерней росы, с реки несло сыростью и неприятным запашком гниющих водорослей, перемешанных с рыбьими потрохами. По берегам начал наползать туман, постепенно набирая сизо-белую густоту.

Вечернюю тишину изредка прерывал неожиданный всплеск рыбы, охотящейся за насекомыми. Или тоненький, назойливый до зубной боли писк комара у самого уха.

Или вот этот непонятный шорох в мокрой траве. Когда оборачиваешься, вглядываешься напряжённо, пока глаза не заболят, ожидая, что с вороватым видом прошмыгнёт ободранный кот, деланно не замечая тебя, или приветственно помашет хвостом в репьях пёс, отфыркивающийся, обязательно всех и всё обнюхавший и мчащийся дальше по своим делишкам. Но никого не увидишь, только трава колыхнётся. Или даже нет. А кинешь камень, так его сумрак проглотит совсем беззвучно.

Так что мы, конечно, хохотали, но как-то натужно вышло, притворно, и мы быстро замолкли, застыдившись, сделали вид, что так и надо. А то сразу понятно становилось, что не весело, а страшновато. Кто ж в здравом уме признается в этом.

— Бояться надо живых, а не мёртвых, — с напускным презрением к опасности вставил Лёшка, повторяя слова своего отчима. Даже когда того не было рядом, Лёха старался заслужить его уважение, доказать, что не трус и не тряпка. Только плоховато у него это получалось, но мы всегда старались тему замять, чтобы не бесить его. Потому что когда Лёшка начинал беситься, то непременно в итоге плакал, и всем было неловко.

— Да кто б спорил, — миролюбиво откликнулся из темноты Тоха, а потом, после небольшой паузы, тем же тоном продолжил. — От живых только и жди какой пакости. Но ты всегда можешь подготовиться, знаешь, чего ждать-то. В конце концов, живого ты можешь убить. А с мертвяком что делать?

— Дык если мертвяк тебя пришьёт, то вы оба будете мёртвые, ну, на равных.

— Откуда знаешь, что на равных? Ты проверял, что ли?

— А ты проверял?

— Я и проверять не хочу.

Вот и автор дневника пишет про мягкие ноги. А тогда Антон, красуясь передо мной и двумя другими девчонками, деревенскими, специально выбрал место и время, чтобы рассказать страшилку, которую уже лет тридцать, если не больше, передавали здешние жители из уст в уста. И я, хотя и немного пугаясь, всё равно твёрдо верила, что он заливает.

Теперь-то я знаю, что любая, даже кажущаяся детской побасенкой, местная история о необъяснимом явлении вполне себе может оказаться самой настоящей правдой.