Болотница

И вот всё идёт чередом, да утром как-то соседи не слышат, чтобы в Ларискином доме жизнь кипела. Двери в дом нараспашку, да в сарайке скотина запертая ревёт. И не слышно больше никого, даже их собаки. В доме всё как есть, на месте и ценности, и одежда. Только постели примятые, видно, встали, да за собой не прибрали.

А ведь намедни ничего не говорили никому, что собираются куда-то уезжать или уходить. Да и скотину не бросили бы. А ведь все ушли, кто был: и отец с матерью, и старшая дочь, и самая мелкая. Никто ничего не слышал, никто ничего не видел. И следов никаких.

Поискали их, да без толку. Даже в лесу мужики с собаками искали, зря глотки драли. Никого не нашли.

В общем, сразу все поняли, что она их забрала, тварь эта. На самом деле сразу поняли. Лариску спасли, вернули, а ей голодно. Вот она всю семью и сманила.

Лариска, конечно, сразу домой примчалась, как узнала. Девка-то совсем молоденькая была. Растерялась. По дому ходит, воет, слёзы льёт. Толком даже документы какие собрать не может. Какая ещё родня где есть, не знает. Скотину-то соседи забрали, чтобы не подохла. Так что осталась Лариска совсем одна.

Жалко её было. Почернела аж от горя. Не ест, не пьёт, на крылечке сидит и плачет.

Ей бы на ночь дома запереться, переждать, а она ничего не соображает, мамку зовёт.

Онучковы наши, из Зелёнова, Лариску и пожалели. Дружили семьями, да и старшая сестра Ларискина часто у них оставалась, чтобы, значит, через лес домой не идти, если с парнем своим загуляется.

В общем, увели к себе в дом, накормили, постелили. Пусть, говорят, у нас переночует первое время, а там уж разберёмся.

Думали, что тварь-то угомонилась. Думали, не найдёт Лариску. Никогда ж Зелёново не трогала.

Вечером-то вроде ничего не было. Да и семейство долго не спало, всё сиротинушку утешали. Она уж и поесть смогла. Благодарила всё да плакала. Сама не своя, но тут-то понятно было, из-за чего. Ещё к Онучковым деревенские заглядывали допоздна, лишний раз на Лариску поглазеть, похожа на себя или не похожа. Все потом говорили, что будто бы ничего особенного не заметили, а то бы не ушли, не оставили Онучковых. Но, сдаётся, брехали, чтобы вины своей не чувствовать.

Днём предыдущим вроде с тогдашними Лоскатухиными договорились, что они с документами разберутся, а девчонку отправят в райцентр. Лариска с ними не разговаривала, Онучковы старались. Старый Лоскатухин потом говорил, что будто бы не хотели от него помощь принимать. Да без свидетелей всё, поди проверь, так оно было или нет.

Ночь прошла, никто не слышал.

А на следующее утро уже у Онучковых скотина ревёт. Тут уж все убоялись, никто не то что в дом, за забор зайти стремались, дождались Лоскатухиных. Да только ничем уже помочь там нельзя было. Всех увела. Вместе с Лариской.

А осталась бы Лариска в отчем доме, глядишь, всё обошлось бы. Даже если тварь увела бы девку, то только её одну, не целое семейство. Да если б из Анцыбаловки, так они ж к тому привычные. А тут аж в Зелёново притащилась.

Вот и вся история.

Милиция? Ну, что милиция. Приходили, смотрели, спрашивали. Дом опечатали. Документы там, деньги да ценности забрали, в сейф милицейский к себе, говорят, положили. А остальные вещи никто не брал! Ни тряпочки себе не взяли, ни табуреточки! Ничего не трогали, никогда!

Нет, милиция людей так и не нашла. Может, и не заводили никакого дела. Там с ними, как обычно, Лоскатухины разбирались.

— А с домами их что стало? Кто там живёт теперь?

— Да что ты, что ты? Кто ж в них по своей воле поселится-то? За Ларискиной семьи хозяйством Лоскатухины следили, как обычно. А Онучковых дом выждали положенный срок, да и сровняли с землёй. Проклятое место или не проклятое, а чтоб не пропадало, так колхоз велел всё засеять. Кормовое поле сделали, пусть и близёхонько к деревне, а хоть какой толк.

— Но меня никто не пытался утащить, и никто не возвращал, — тихо напомнила я. Но что бабка, что девчонка сразу будто нацепили на себя бесстрастные маски. Таким пустым взглядом смотрят на предмет мебели, на мелькнувшую птицу за окном. Если бы они заткнули руками уши и принялись бы во весь голос болтать, только чтобы меня не слышать, и то было бы менее обидно.

Когда я поднялась, чтобы уйти, старуха даже не сдержала вздох облегчения, хотя явно испытывала уколы совести. Но было что-то гораздо более весомое, чем совесть, что заставляло пожилую женщину поступать именно так, а не иначе. Галка с сочувствием смотрела на меня, но, когда она попыталась пойти проводить меня, бабка цепко схватила внучку за запястье и удержала, и девочка не стала сопротивляться. И шанс получить хоть какую-то помощь от Галки был упущен.