Болотница

Закрыв за собой калитку, я обернулась и заметила в окне два лица, внимательно наблюдающих мой уход. Я сдержала порыв помахать им рукой. На девчонкином лице было написано сочувствие и одновременно жадное любопытство, как у зеваки, глазеющего на жертву катастрофы. Лицо старухи словно окаменело. Как только она заметила, что я смотрю на них, то немедленно отпрянула от окна и даже занавеску задёрнула, а потом оттащила упирающуюся внучку. Только сейчас до меня внезапно дошло, что я так и не узнала, как зовут бабушку Галки. Она словно отстранилась от меня, не спросив ни моего имени и не назвав своего. Отстранилась как от какой-то заразной. И вообще они старались при мне не упоминать не то что фамилию, но и своих имён. А то, что я знаю, как зовут внучку, бабушку совсем не обрадовало. Будто я какая прокажённая или могла навести на неё порчу. Это было очень горько и обидно, потому что несправедливо.

Меня неожиданно накрыл прилив злости. Я им ничего не сделала! Хотелось швырнуть им в окно камень, сломать калитку, порушить чего-нибудь. Но вместо этого я только покрепче сжала руль велосипеда.

Прежде чем отправиться в обратный путь, я зашла в магазин за продуктами. Продавщица, изнывающая от жары и безделья за прилавком, улыбнулась мне, как старой знакомой, и приветливо констатировала: «Чё, без мамы приехала?» Я смогла только молча кивнуть, сглатывая неожиданно образовавшийся в горле комок и изо всех сил стараясь не разреветься, потому что слёзы сразу подступили к глазам.

Эта продавщица пахла потом и пивом, была такая живая, беспечная, что у меня против воли поднялась волна ненависти к ней, да и ко всей деревне вообще. Моя-то мама неизвестно где. То есть это мне неизвестно, а местные точно знают. И продавщица эта развесёлая знает. Скажи ей сейчас про свою беду, может, вообще вытолкает взашей из магазина…

Стараясь изо всех сил сохранить вежливость, я купила, старательно подсчитывая в уме траты, сосиски, хлеб, овощи, моток красной ленты, десять коробков спичек, и тут мой взгляд остановился на хипповском сарафане, в котором ушла мама…

Всё здесь, куда бы я ни пошла, на что бы ни посмотрела, напоминало о моей беде.

— Сколько стоит этот сарафан? — вдруг вырвалось у меня.

— А, саянчик приглянулся? Да твоего ж размера нету, деточка, — всплеснула руками продавщица и заколыхалась всем телом от смеха.

— Всё равно. Дайте самый маленький.

Золотой зуб аж сверкнул, когда продавщица, схватившись за бока, расхохоталась.

— Самый маленький! — передразнила она меня. — Это ж мамка твоя купила, у неё поспроси пофорсить. А то ж остальное на таких, как я.

Она любовно погладила себя по крутым бокам, украшенным воланами, явно одобряя свой обширный размер. На толстых пальцах поблескивали кольца с массивными камнями.

У неё было хорошее настроение. Почему бы и нет. У неё никто не крал маму.

Умом я понимала, что тётенька совсем не хотела меня обидеть, но всё равно чувствовала себя именно так. Раздражала её жизнерадостность, её золотой зуб, воланы на фартуке, терпкий запах пота, громкий голос.

Тут в магазин зашёл какой-то дядька, явно из местных, и продавщица мгновенно забыла обо мне, переключив всё своё внимание на более перспективного покупателя.

Я очень сухо попрощалась и, не получив ответа, вышла из магазина. Приладив пакет с продуктами на багажник, отправилась обратно в Анцыбаловку, с силой нажимая на педали велосипеда, словно вымещая на них свою злость.

Никому не было до меня дела. Никому не было со мной по пути.

И всё же на краю деревни я остановилась и осмотрелась. Где-то здесь были целые хозяйства, с хлевом для скотины, с добротным домом. Раньше я не замечала, но теперь увидела, что сочная трава по обе стороны дороги к лесу шла квадратами. Словно Зелёново отодвигалось и от леса, и от Анцыбаловки за ним, жертвуя землёй ради своего спокойствия. Про́клятой землёй…

Глава 18

Я твёрдо решила никак не реагировать ни на какие подозрительные звуки, не оглядываться и ни в коем случае не останавливаться по дороге. Но, не смотря на все эти ухищрения, мне всё равно было гораздо страшнее, чем раньше. Некстати вспомнился колхозный активист, которого убили в лесу после его обещаний осушить болото. За церковь и семью священника никто не заступился. Может, и не кулаки вовсе напали на него…

Услышав отдалённый собачий лай, я чуть не выпустила руль от неожиданности, резко вильнула влево, не удержала равновесие и на первой же ямке грохнулась на землю. Ушиблась я не сильно, не особо больно, но подскочила как ошпаренная, дико озираясь. Стояла тишина. Только ветер вдруг налетел на верхушки деревьев, и они стали гнуться, стонать почти человеческими голосами.

По спине пробежал озноб, и кожу на затылке под волосами будто стянуло ледяными пальцами. Где-то в глубине леса послышался тихий треск, и снова всё стихло.