Болотница

Рассказал историю мне эту Виктор Иванович за несколько лет до своей смерти. Долго раздумывал, часто замолкал, подбирая слова, качал головой, словно сам не мог поверить в свои слова. Оно и понятно: Брусилов не фантазёр, ярый материалист и атеист, вскормленный советской эпохой со всеми отсюда вытекающими последствиями. Не доверять ему не было у меня никакого резона. Так что передаю вам рассказ старого геолога так, как сам запомнил.

А история, о которой поведу речь, произошла с Брусиловым почти перед самой Великой Отечественной войной, когда его, молодого, двадцатичетырёхлетнего парня отправили выполнять комсомольскую задачу, сформулированную коротко и ясно: любой ценой открыть новые месторождения для процветания родной страны. Работа велась на голом энтузиазме, народ должен был не щадить живота своего, а в ответ не просить ни денег, ни славы. Главное — находи да разрабатывай. Крепи мощь государства. Они и крепили.

Поэтому совершенно обычным делом было то, что Брусилова отправляли в достаточно тяжёлые маршруты, да ещё по малоизвестным местам, совершенно одного.

Работал тем летом Виктор Иванович между Чуной и Бирюсой, где они сливаются с Тасеевой, откуда должен был продвигаться звериными тропами по горной тайге вниз. В этих лесах столько могил, сколько людей здесь никогда не жило. Больше, чем деревень. Староверы, белые, тунгусы — уходили в тайгу и пропадали. А геологи шли, разведывали и возвращались с образцами породы, с золотыми слитками, сдавали во славу советского государства и отправлялись дальше.

Идти приходилось темнохвойной тайгой, уступая дорогу медведям и лосям, рассчитывая только на себя, сквозь полумрак, где нижние ветви и стволы елей, пихт и кедров покрыты серыми лишайниками, через валежник, ковром поросший мох с густыми зарослями черники и кислицы. Упавшие и полусгнившие стволы деревьев образуют местами непроходимые завалы. По утрам в сибирской тайге холодно, мокро, туманно, идти тяжело. Зато всегда можно приготовить на костре, подстрелив для котла тетерева или зайца, и тогда сварить кашу уже с мясом, на муке и воде замесить лепёшки. Связи не бывало по нескольку месяцев, да и та односторонняя — оставишь в ближайшей деревне весточку, что жив и работоспособен, и то хорошо.

К тому моменту Брусилов прошёл уже около семисот вёрст, иногда неделями не слыша человеческой речи. Привык к тайге, приспособился, спартанские условия не тяготили его, он не чувствовал себя одиноким, потому что постоянно был занят делом. И шёл всегда внимательно, пока не становилось совсем темно, и записи на образцах и в дневнике вёл аккуратно. Спал прямо на земле, подстелив лапник, готовый в любой момент вскочить и дать отпор опасности. Да и бояться особо нечего было. К зверю если не лезешь, не нарушаешь негласный закон, то и он тебя не тронет без нужды. А шанс встретить лихого человека в этих местах равнялся нулю.

По маршруту должна была быть деревня, где можно было освободить рюкзак от полутора пудов каменных образцов и передохнуть, и вновь через тайгу добираться до обнажения пород в верховьях местных малых речек, а там и к следующей жилухе, то есть человеческому жилью.

Деревня была, самая обычная, с обычными деревенскими звуками: коровьим мычанием, собачьим лаем, голосами переговаривающихся издалека, пользуясь тишиной сельского вечера. Девичьи стайки, парни, спешащие познакомиться с чужим — такая приятная картина для глаза, замыленного бесконечной безлюдной зеленью тайги.

Брусилов удовлетворил любопытство деревенских, обстоятельно переговорил с местным начальством, обзавёлся необходимой провизией и, отдохнув денёк, собрался идти дальше. Конечно, он не скрывал ничего и на подробные вопросы отвечал так же подробно, что никогда не бывало лишним. В таких глухих местах трудно переоценить опыт местных охотников, хоть и не углублявшихся в лес больше надобности, а всё же знающих таёжные особенности и характерные повадки окрестных зверей.

Больше из вежливости показал старожилам карту с проложенным маршрутом, поинтересовался мнением хозяев. Только они в один голос предлагали короткий путь, однозначно более удобный, заменить длинным да извилистым. Брусилов, опять-таки, из вежливости покивал, на словах согласился, а сам решил от заранее проложенного маршрута не отступать.

Выходить поутру приходилось в зябком тумане, карабин на плечо, и идти к сырости и холоду, покуда не встанет солнце и не подсушит мох, в дебри, ещё более после гостеприимной деревни кажущиеся мрачными. Сквозь зудящий комарами кустарник шла хоженая тропа, по которой двигалось легко. И уже к вечеру Виктор вышел на распутье, где местные решительно рекомендовали ему идти в обход. Только вот комсомольцам не пристало бояться трудностей, и Брусилов двинулся по намеченному ранее пути, где хоженая тропа обрывалась и переходила в корявую тропинку, скорее проложенную зверьём.