Болотное гнездо (сборник)

Но ударил его Лангаев. Коротким и жестким ударом в скулу. Севка успел развернуть голову, и хорошего удара не получилось. Дальше все пошло, как в замедленной съемке, на него со всех сторон полетели руки и ноги. Севка успевал только увертываться. И все же он пропускал удары: спасало то, что они мешали друг другу. После одного из таких ударов ему стало безразлично, сколько он сегодня принесет домой синяков. Что-то темное и обжигающее качнулось в нем и взорвалось. Но при этом он с некоторым удивлением отметил, что голова у него остается холодной и трезвой. Даже, пожалуй, еще трезвее, чем секунду назад, трезвее, чем при игре в карты.

«Да они же обкурились!» – мелькнуло у него.

Севка понимал, что и здесь главный противник не Левка, а Лангай. Остальные только мешали ему. И тогда он, сделав вид, что поплыл, на короткий миг подставился Вазе. Тот поверил и с правой нанес решающий удар в голову. Севка резко уклонился и, захватив лангаеву руку, боковым ударом ноги в голову, как учил Кузя, своим тяжелым, как кувалда, американским ботинком уложил Вазу на спину поперек своего покореженного мотоциклом велосипеда. Это был классный удар. Такого Севка и сам от себя не ожидал. Но, видит Бог, получилось. «Поймал успех, мгновенно развивай его, – учил Кузя. – Через секунду будет поздно». Он решил воспользоваться советом танкиста: с раздирающим криком, как когда-то в школе с тихой мелодии переходил ни рок-н-ролл, выставив вперед ногу, он развернулся и прыгнул на Трухина. У Трухина была хорошая реакция. Уклонившись от ноги, Левка отскочил в сторону и вдруг, развернувшись, бросился бежать. Севка сделал шаг к Левкиному напарнику, но на этот раз взрывную скорость продемонстрировал и Батон. В это время сзади своими металлическими частями загромыхал велосипед, и раздался шипящий голос Лангаева:

– Ну, ты сейчас, шакал, у меня умоешься!

Севка обернулся и увидел, что Лангай достал из кармана нож с выбрасывающимся лезвием.

– Ваза, тикай, Кузя идет!

Кто кричал, Севка так и не понял. Но увидел, что действительно от железнодорожной насыпи, прихрамывая, к ним спешил Огарков…

В девяносто четвертом в ночь под Новый год лейтенант Всеволод Герасимов в составе Майкопской бригады, командуя танковым взводом, выдвигался к центру Грозного. Вглядываясь через триплекс в темные, озаряемые пожарами улицы и дома незнакомого города, он почему-то вспоминал такой далекий школьный Новый год, Левку Трухина, Катю, Машу Гладковскую. Все они казались ему инопланетянами, непонятно почему и зачем посетившими его жизнь. О том, что они не приснились, а были, напоминал почти забытый ритм рок-н-ролла да навязчивые, как на заезженной пластинке, слова, которые перебрасывали для него мостик в прошлое: «Комбат любит танго, Ельцин любит джаз. Сегодня за наши жизни никто и ломаной копейки не даст…»

Колода была растасована, карты розданы. В этой игре нельзя было, как когда-то, сбросить карты и сказать: давайте без меня, я – пас. Оставалось только узнать, кому что выпало.

Амурские ворота

На город заходила огромная черная туча. Жалея, что не захватил с собой зонтик, я прикидывал, успею или нет добраться до театра, но трамвай не торопился, позванивая, он проезжал мимо древних, утопленных в землю деревянных домов, которым было далеко за сотню лет, должно быть они помнили Муравьева-Амурского и еще многое-многое другое. Я сошел у магазина на бывшей Заморской, а позже Амурской улице, глянул на Крестовоздвиженскую церковь, колокола которой приглашали на вечернюю службу, вспомнив, что в ней, перед экспедицией на Амур, которая завершилась открытием Татарского пролива, в середине позапрошлого века венчался будущий адмирал Невельской.

Напротив церкви, на месте стоявших когда-то Амурских ворот, был установлен камень в честь присоединения амурских земель к России. Помню, меня всегда охватывала досада; и это все, что оставил город себе в наследство из своего славного недавнего прошлого. Именно отсюда управлялись земли огромного Восточно-Сибирского края, куда входили и заморские территории: Аляска, Алеуты и Калифорния.

Узкими дворами, укорачивая путь, быстрым шагом пошел в сторону драматического театра.

Но для меня драма началась, когда я почти добрался до театра: небо исполнило свое обещание, ледяной стеной хлынул дождь, и через пару минут моя одежда стала чем-то вроде хлюпающей водосточной трубы.

Я добежал до служебного входа, но там меня ждало новое разочарование; охрана сообщила, что директор еще не приехал, и посоветовала подождать. Я подумал, что мне бы сейчас в самый раз раздеться и отжать одежду, она липла к телу, туфли, словно жалуясь, хлюпали, на кафельном полу подо мной расплывалась лужа. Мимо спешили служащие, они сворачивали зонты и ныряли в темное нутро театрального лабиринта. Я посмотрел в окно, за стеклом с водостоков потоком лилась вода, ударяясь об асфальт, она потрескивала, словно на сковородке, дождь набирал силу.

«Придется сохнуть здесь», – обреченно подумал я.