Болотное гнездо (сборник)

– Ругает меня? – спросил Санька и, увидев на лице Веры слабую усмешку, тут же понял глупость своего вопроса. Ну, конечно, не хвалит. Скорее всего, ему захотелось услышать от Веры ее собственную оценку и получить хоть маленькое, но прощение себе.

– Нет, Саня, тебя больше Вениамин Михайлович вспоминает. В последнее время пасекой фактически он распоряжался. Ты бы зашел к деду, попрощался. Он ведь человек отходчивый, я думаю, простит.

– Не могу, Вера, пойми, сейчас не могу. Что я ему скажу? Наплевал, мол, деда, тебе в душу – прости.

Со стороны станции, рассекая наискосок улицу, в сторону пруда пролетела ворона, и Санька вдруг ясно услышал странный, похожий на звук надуваемой камеры, пульсирующий свист воздуха, и его поразил не столько сам звук, а стоящая над домами, улицей, всей землей мертвая тишина.

– Да, как при сотворении мира, – сказал Санька. – Ну что, может, полетишь с нами?

– Нет, я поеду на поезде. А ты не забывай нас, приезжай.

– Я бы приехал, да боюсь, меня сюда больше не пустят, – чувствуя, как подкатывает тугой, обжигающий горло комок, проговорил Храмцов.

– Эх, Саня, Саня, в кого ты такой? – покачала головой Вера. – Ведь говорила тебе, куда торопишься?

– А действительно, куда? – подумав, согласился Храмцов. – Дальше некуда.

Через час, собрав все свое авиационное имущество, они вылетели в город. Набрав высоту, Храмцов отыскал одиноко стоявший на краю станции дом деда. Он напомнил ему севший на мель пароход. И когда дом готов был спрятаться, уползти под крыло, Храмцов увидел посреди огорода крохотную, напоминающую мотылек, серую точку. И он с чувством вины и какого-то сожаления – как знать, не в последний ли раз видит его – смотрел, как медленно наползает, закрывая собой переезд, тупое ребро крыла. Вот оно накрыло сгорбленную фигуру деда, и железнодорожные столбы, точно секунды, начали отсчитывать время до города.

Стюардесса

Нюрбинский рейс был не только самым длинным, но и самым ранним. На стоянку они пришли, когда было еще темно, установленный на высоком столбе прожектор выхватывал крутые, покрытые инеем бока самолетов, холодный осенний ветер раскачивал красные, привязанные к струбцинам матерчатые вымпела, и командиру корабля Торгашову стоянка напоминала стадо уснувших стоя телят. Самолет, на котором они должны были лететь, ничем не выделяясь из общего ряда, стоял на отшибе, и они, пожалуй, не обратили бы на него внимания, если бы он не выдал себя темными глазницами расчехленных, готовых к работе двигателей.

Поеживаясь от холода, Торгашов поднялся по трапу в самолет. Внутри было темно, и он прошел бы, не заметив ее, но она, услышав шаги, точно застигнутая врасплох копалуха, вскочила с сиденья, опрокидывая спинки кресел, вылетела в проход. В это время бортмеханик Александр Грабок включил в салоне верхний свет, и Торгашов увидел перед собой испуганную девчонку, торопливыми движениями она пыталась укротить торчащие в разные стороны волосы.

Ему показалось, что это одна из тех несчастных пассажирок, которые не могут улететь из переполненного аэропорта на север и, отчаявшись, решаются на крайний шаг, всеми правдами и неправдами пробираются к самолету и просятся у экипажа. Как правило, их отправляют обратно – кому хочется иметь неприятности? Но Торгашов знал, вот уже неделю север был закрыт непогодой, на вокзале скопились сотни пассажиров, и он, вспомнив свою дочь-девятиклассницу, решил: попросится – возьмет, уж больно жалко было смотреть на нее.

Но девчонка вела себя странно. Наконец-то справившись со своими волосами, она, точно ожидая от него какой-то команды, замерла. Торгашов заметил: первоначальный испуг прошел, на него смотрели преданные, готовые выполнить любую просьбу или приказание глаза. Он хотел спросить, где бортпроводница, но вдруг понял – это она и есть. Не до конца доверяя своей догадке, еще раз осмотрел девушку.

На ней был широкий, явно с чужого плеча, но под форму синий пиджак и такого же цвета длинная, ниже коленей, юбка. Слева на груди сиротливо висел комсомольский значок. Несмотря на свой взрослый костюм, выглядела она школьницей, и даже белая с пышным жабо кофточка не спасала положения.

– Почту привезли? – пряча улыбку, спросил Торгашов, хотя знал – не привезли, спросил, чтобы избавить себя и ее от неловкой паузы; позже многое забудется, но эта первая минута запомнится надолго.

– Чего-то не везут, – жалобным голоском пропищала она и глянула в темные окна. – Я уже несколько раз звонила.

– Пора бы, – смущенно откашлялся он и поглядел на часы. – Через тридцать минут вылет. Как тебя зовут?

– Орешкина, – приподнявшись на носки, быстро ответила бортпроводница и, видимо, посчитав, что этого мало, солидно добавила: – Анна Николаевна.

– Ну вот что, Анна Николаевна, – изо всех сил пытаясь задавить в себе смех, нарочито деловым голосом проговорил Торгашов, – привезут пассажиров, сразу больше трех в самолет не впускай. Самолет может сесть на хвост. И вообще ты с ними построже.