– Мсье Шарль, – ответила Шушу и, снова отвернувшись, продолжила с ним о чем-то перешептываться.
– Чего ему надо? – теперь уже не на шутку встревожившись, потребовал объяснений Рене.
– Да так, пустяки.
– Если он про то, чтобы я завтра срубил ему этот «Миллион», пусть даже и не думает, так и скажи ему: я не поеду!
Жена отмахнулась от Рене и еще сколько-то проговорила с боссом Delahaye. Наконец, повесив трубку, она вернулась в спальню.
– Чего ему надо было? – раздраженно спросил Рене.
– Да так, ничего! – ответила Шушу. – Просто интересовался твоими впечатлениями от сегодняшней практики. Вот и все.
Вымотавшийся за долгий день Рене наконец улегся, решив назавтра, прежде всего, выспаться вволю, а вторую половину дня посвятить продолжению заездов на треке.
Едва он успел заснуть, – так ему показалось, – как на прикроватном столике задребезжал будильник. Было всего лишь 5:30 утра. Обернувшись к Шушу, он проворчал: «Утренних заездов сегодня нет. Зачем ты его завела на такую рань?»
– Все готово, – ответила она, быстро вскочив с постели. – Подъем, Рене! И живо собирайся! В десять утра у тебя зачетная попытка заезда на «Миллион».
Рене затряс головой: нет, ни в коем разе! Ему нужно еще потренироваться!
Шушу ему попыталась объяснить, что полностью готовым он себя не почувствует никогда, а попытать счастья все равно придется, так лучше уж прямо сегодня. Рене ответил, что она не права. Ему нужно дойти до кондиции, когда он будет уверен в своей способности дать результат на все сто. Для этого требуется еще чуть-чуть времени. Мсье Шарль и мадам Люси так не считают, отрезала Шушу. Они оба убеждены, что он может и должен выстрелить именно сегодня – и завоевать приз. Собственно, об этом они и сообщили ей по телефону поздно вечером накануне. С ним самим они даже говорить не стали, чтобы не дать ему шансов снова начать отпираться.
– Нет! – взорвался Рене.
– Заткнись, угомонись и одевайся, – отрезала Шушу. – Хронометристы уже выехали. Пресса проинформирована. Весь Париж узнает из утренних газет о назначенной попытке.
У него не осталось выбора. Рене заставил себя сдвинуться с места.
Дуэль
На рассвете Рене выехал из Парижа на своей черной Delahaye-купе с Шушу на переднем пассажирском сиденье и Минкой на заднем. Одеты они при этом были так, будто собирались на загородную прогулку на этой своей модной машине в стиле ар-деко, он – в строгом костюме, она – в дорогом плюше.
Вместо Булонского леса Рене, однако, зарулил на Монлери. Лицо его при этом выражало мрачную решимость, но внутри их семейной машины подвисла недобрая, напряженная тишина. Решимость решимостью, а на попытку завоевать «Приз в миллион франков» жена и команда его принудили некрасивым сговором у него за спиной. Впрочем, Рене подозревал, что Люси с мсье Шарлем и до бешенства-то его довели специально, чтобы он поагрессивнее вел их машину в ходе предстоящего заезда. От самой мысли о том, что они могли так беспардонно играть на его чувствах, ему сделалось уже́ совсем тошно.[560]
Свернув с шоссе, они направились вверх по грунтовке к автодрому Монлери. Наконец из-за среза плато показалась высокая главная трибуна. Перед входом – здание администрации. Далее – бетонная колоннада опор чаши автодрома, которую один не лишенный метафорических способностей автор
Припарковавшись под этой бетонной сенью, Рене отправился в подземную раздевалку и переоделся в белый гоночный комбинезон. Вынырнув из туннеля на поле автодрома, он неожиданно попал в плотное окружение толпы журналистов и затерявшихся между ними официальных хронометристов. Все еще взбешенный Рене проигнорировал не только их, но и вышедших ему навстречу мсье Шарля и Люси.
Delahaye 145 стояла наготове. Корпус – все та же голая алюминиевая скорлупа – даже без эмблем Delahaye или Écurie Bleue. Однако двигатель к прибытию Рене был заботливо прогрет. Жан Франсуа с бригадой механиков всю ночь готовили машину к старту, но он все равно попросил Рене для начала проехать пару пробных кругов. А Рене никуда и не торопился. Утро выдалось хмурое, но асфальт был сухой. Ветерок порою налетал, но не сильный, – и то хорошо, поскольку любой встречный порыв на этом плато означал бы потерю времени. Конечно, дай ему волю, сам он старт предстоящего заезда отложил бы. Но от него теперь ничего не зависит: всякого выбора его лишили. Все сговорились и все подстроили так, что ему ничего иного не остается кроме как пройти эту гонку против себя самого.