Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских а

Дороги к югу от французской столицы превратились в склизкое месиво. Люси и Лори теперь сменяли друг друга за рулем ежечасно, но и это не помогало: реакция у обоих окончательно притупилась; речь поплыла; глаза слипались, и они то и дело на доли секунды проваливались в забытье. Не помогали ни ветер из открытого окна, ни потряхивание головой, ни сжимание кулаков, – все тщетно: адская усталость не отпускала.

Дорога пошла сквозь строй тополей, которые то и дело терялись из вида в потоках усиливавшегося ливня. Всякий раз, когда Лори предлагал Люси передохнуть, та артачилась, но затем все-таки уступала супругу место за рулем. Грубых ошибок оба не допускали, а вот мелкие все учащались: то на встречную вынесет в правом повороте, то нужную развилку пропустят, так что приходится сдавать назад или кружить в объезд. Все это накапливалось, давило, но до аварии не довело.

Другие оказались не столь везучими. Один датчанин остановился на обочине починить фару и погиб под колесами соперника, не заметившего его из-за дождя и запотевшего лобового стекла.

В среду утром они, благополучно миновав перевал, аккуратно спустились по серпантину в Монако. Дождь барабанил по мостовой, туман застил красоты террас Монте-Карло. За финишной чертой, выбравшись из Bugatti и осознав до конца, что к финишу не опоздали, Шеллы ликовали с чванливостью героев-завоевателей. До столицы покоренного ими княжества добралась лишь половина выступившего в поход шведского контингента.

После короткого отдыха им еще предстояло пройти решающее «испытание на гибкость»[108], определявшее победителя: проехавшие на высшей передаче сто метров медленнее всех и сто метров быстрее всех получали максимальное количество дополнительных очков. После тысяч адских километров такой способ выявления победителя походил на фарс, но в том-то и была вся соль Ралли Монте-Карло: игра в рулетку справедливой не бывает, и кто сорвет куш в ней не ясно до самого конца.

В этом упражнении Bugatti пилотировал Лори. Сидевшая рядом Люси так напряглась, что забыла запустить свой контрольный секундомер. Пока они тащились нескончаемые сто метров на 3 км/ч на четвертой скорости, она умоляла мужа чуть-чуть поддать газу, чтобы не заглохнуть. Но Лори удалось выдержать и ее напор, и столь низкий темп до конца. Затем, описав полукруг, он утопил педаль газа в пол и прошел ту же стометровку на максимальной скорости. Победу в общем зачете в итоге одержал Морис Вассель[109], стартовавший также из Умео на Hotchkiss AM2, а Шеллы заняли лишь седьмое место.

Проникшийся раллийным духом и восхищенный Люси Шелл Марсильяк выдал в Le Journal на радость всему Парижу замечательную хронику их приключений в пяти частях. Завершалась она словами: «Вот и кончился сон. Нужно возвращаться к жизни».[110] Эта его повесть публиковалась на первой полосе бок о бок с горячими новостями о крушении парижского экспресса и очередной перетряске кабинета министров, а также очерком о «лидере националистов» Гитлере, заверявшем, что «только благодаря собственному могуществу» Германия снова станет великой.[111]

Огражденная судьбой (до поры до времени) от всех этих неприятностей Люси помышляла совсем о другом: где взять автомобиль, соответствующий ее амбициям стать первой в истории женщиной-победителем Ралли Монте-Карло?

И время для этого она подгадала идеально.

Левым берегом Сены шествовал высокий изысканный господин в классическом сером костюме и круглой фетровой шляпе. Весной 1932 года Париж утопал в вишневом цвету и пестрел тюльпановыми клумбами. Но Шарль Вайффенбах был не той породы, чтобы умиляться цветочкам. Этот прямой как железный лом шестидесятиоднолетний круглолицый мсье всем своим видом более всего походил на генерала, чеканным шагом направляющегося забрать из чистки сданный туда мундир, настолько ему не шло штатское.

Свернув на бульвар Инвалидов и дойдя до жилого дома номер 59, «мсье Шарль», как все привыкли величать многолетнего заведующего производством автомобилестроительной фирмы Delahaye, толкнул дверь парадного входа. Он много чего держал в уме и имел сказать правлению компании. На кону стояло будущее всего предприятия.

«Тридцатые годы были тягостны, над всем тогда довлел дух обреченности, – писал один историк. – Ничто не отражает состояния Франции той поры выразительнее, чем образ великого Пуанкаре в старости. Некогда выдающийся юрист и национальный лидер, столько сделавший для того, чтобы протащить свою страну сквозь ужасы Первой мировой вой ны и ее последствий, превратился в изможденного и немощного старика, затворился на вилле у себя в Лотарингии и изо дня в день, распахнув трясущимися руками выходящее на восток окно, с тревогой всматривался в горизонт. Он знал, нутром чувствовал, что “они непременно вернутся”».[112]