Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских а

На следующий же день Рене, подписывая контракт, познакомился, наконец, лично с Этторе Бугатти. Le Patron – как всегда, в своем фирменном коричневом котелке – оказался мужчиной за пятьдесят с одутловатым мясистым лицом и пронзительно голубыми глазами. Но самым примечательным в нем были его руки: элегантные длинные пальцы его беспрестанно двигались, так что Рене показалось, будто Бугатти дирижирует каким-то невидимым оркестром. Ну а после того, как они согласовали условия и ударили по рукам, Рене просто просиял от восторга – и тут же бросился звонить в Ниццу оповещать о своем невиданном успехе весь многочисленный семейный клан Дрейфусов.

Тем же вечером они отпраздновали это событие с братом Морисом, который теперь жил и торговал плащами в Париже. Они так громко и радостно обсуждали случившееся под звон бокалов, что весть о великом успехе Рене вскоре облетела весь ресторан.[146]

В начале 1933 года Рене переехал в Мольсайм и поселился там в отеле Heim. Назвать эту эльзасскую деревушку «городом при заводе» значило бы не сказать ничего; Мольсайм был попросту вотчиной патрона Этторе. Рестораны, магазины, аптеки, школы и вообще все существовало там лишь благодаря тому, что в 1909 году Этторе Бугатти решил превратить местную красильню в автомобильный завод. За первый год, набрав на работу искусных механиков, столяров и кузнецов, фирма изготовила пять автомобилей, каждый из которых был штучным произведением ремесленного искусства.[147]

Печать присутствия Le Patron’а отчетливо просматривалась на его заводе в Мольсайме повсюду. Полированные дубовые двери с медными ручками запирались на висячие замки́ с гравировкой FABRIQUÉ PAR BUGATTI[148]. Собственные литейные цеха для производства блоков цилиндров и тормозных барабанов. Собственная электростанция для энергоснабжения завода. Собственная кожевенная мастерская для ручного пошива обивки кресел. Собственные стекловары. Даже инструментальный цех – собственный, чтобы каждый ключик был идеально заточен под тонкости сборки Bugatti.[149] Внимание к деталям всегда было путеводной звездой Le Patron’а, – а вовсе не погоня за деньгами.[150]

Рене теперь целыми днями пропадал на заводе, вместе с Костантини доводя до ума подготавливаемые ему для будущих выступлений машины. Они испытывали различные карбюраторы и составы топливных смесей. Крутили двигатели на динамометрических стендах и настраивали шасси. Хотя братья Мазерати также допускали его за кулисы, от них он почерпнул лишь малую толику инженерных познаний по сравнению с полученными от спортивного директора Bugatti.

Сезон 1933 года открывался во Франции провинциальным Гран-при По у подножия Пиренеев. А за несколько дней до него газеты сообщили, что президент Пауль фон Гинденбург объявил имя нового рейхсканцлера Германии, который, в свою очередь, пообещал произвести такой переворот в мире автогонок, что мир быстро забудет о всяких Bugatti и им подобных.

11 февраля в «Зал славы» на бульваре Кайзердамм на открытие ежегодного Берлинского автосалона прибыл лично Адольф Гитлер. И при появлении на высокой, ярко освещенной трибуне этой одетой в строгий черный костюм фигуры в зале воцарилась гробовая тишина.[151]

Не прошло и двух недель со дня его назначения рейхсканцлером Германии, которое нацистская партия отпраздновала факельным шествием по столице. Французский посол Андре Франсуа-Понсе описал эту устрашающую картину в книге мемуаров «Роковые годы»: «Тяжелыми колоннами <…> выплывали они из темных глубин Тиргартена и парадным маршем шествовали через Бранденбургские ворота под сводом триумфальной арки. Вздымаемые ими факелы сливались в огненную реку». Поток коричневых рубашек чеканным шагом кованых сапог шествовал мимо посольства Франции и далее по Вильгельмштрассе, возвышая голос при прохождении мимо раскинувшего свои крылья дворца Рейхспрезидента. Из одного окна на строевые колонны взирал престарелый генерал Гинденбург, крепко сжимавший набалдашник трости своими скрюченными пальцами. В соседнем оконном проеме стоял Гитлер, – и отблески факельных огней ярко отсвечивали в его глазах.[152]