Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских а

Как никогда мотивированный к скорейшему восстановлению Руди вернулся к себе в Арозу. Ясные зимние дни он проводил за принятием солнечных ванн для больной ноги. По вечерам же они с Шарли выбирались на прогулки по окрестностям, и с каждым разом он отваживался на все более дальние вылазки. С тем, что ходьба до конца жизни будет для него сопряжена с болевыми ощущениями, он уже свыкся. Теперь его больше волновал вопрос, хватит ли ему выносливости выдерживать многочасовые заезды на сотни километров в тесном кокпите W25.[203]

2 февраля Шарли отправилась кататься на горных лыжах в компании друзей. Она, собственно, не особо этого и хотела, но Руди настоял, что ей лучше принять приглашение и как следует развеяться после десяти месяцев непрерывного ухода за ним, травмированным. Ближе к вечеру он проковылял вниз по заснеженному склону к станции, чтобы встретить ее с поезда. Ни она, ни кто-либо из ее компании к обещанному времени не прибыли, – и он вернулся домой один.

Солнце зашло, а Шарли все не было. Руди сидел в шале с погашенным светом, чтобы издали рассмотреть ее силуэт в начале подъема. Ровно в десять вечера вместо Шарли появился гид их лыжного тура. От одного его вида в дверях Руди стал белее снега. И слова не заставили себя ждать: «Там лавина пошла… Шарли не могла не видеть… Ей бы тормознуть, переждать, а она рванула вперед, думала проскочить… Друзья говорят, у нее было слабое сердце, – вы не знали? вот и не выдержало…»

Шарли погибла.

Без нее и без гонок в жизни у него не оставалось ровным счетом ничего.[204]

Одно «но»

В цеху завода Delahaye звонко пели молотки, басисто рокотали станки, сердито шипел сжатый воздух. Запахи металлической стружки, бензина, масла, лака и едкого мужского пота смешивались в непередаваемое амбре. Мимо рабочих по направлению к кабинету Шарля Вайффенбаха решительной походкой прошествовала Люси Шелл. Внутри у нее все кипело. Мало того, что фирма не поставила ей в оговоренный срок заказанную Delahaye Type 134 и тем самым лишила ее возможности выйти в январе 1934 года на старт Ралли Монте-Карло, так этот «мсье Шарль», оказывается, выставил туда на предложенной лично ею и построенной-таки гибридной модификации собственного заводского гонщика Альбера Перро, а тот занял позорное 24-е место среди 114 участников.[205]

Потому и занял, миролюбиво объяснил «мсье Шарль», что это был экспериментальный и не готовый к серьезным состязаниям экземпляр, и тут же еще больше взбесил Люси, сообщив, что параллельно «экспериментирует» и с аналогичной доводкой модели 138 Special и уже́ поставил их две штуки – мадемуазель Гонно и мадам Нено – для участия в предстоящем сугубо женском ралли Париж – Сен-Рафаэль.

– Эти дамы – давние постоянные клиентки Delahaye, – пояснил мсье Шарль. – Вы, конечно же, должны меня понять.

Люси входить в его положение не пожелала, вытребовала свою Delahaye 134 «как есть» – и обыграла на ней обеих соперниц на более мощных 138 Special в этом женском ралли, заняв общее четвертое место.[206]

Пока Люси воевала с мсье Шарлем, газетные заголовки все больше напоминали хронику погружения Франции в хаос. В правительстве – кавардак, премьер-министры меняются как перчатки, а их кабинеты перетасовываются как колоды карт чуть ли не ежемесячно. Перед самым Сен-Рафаэлем ультраправый сброд схлестнулся с полицией прямо на площади Согласия. Писали даже, что назревает фашистский путч. Результат подавления протеста – пятнадцать убитых и сотни раненых.[207] «Похоже, что Франция не способна привести свою социально-политическую систему в соответствие с требованиями современности», – писала New York Herald Tribune.[208]

Будучи весьма состоятельной, Люси могла бы всецело предаваться гонкам, но ее тревожила судьба Франции, рисковавшей вот-вот лишиться места в ряду великих наций. Будучи полуфранцуженкой-полуамериканкой, бо́льшую часть своей взрослой жизни Люси так или иначе провела в Париже и его окрестностях. Именно в Париже служила она медсестрой в годы Первой мировой вой ны. Именно во Франции родились ее дети, и французский язык был для них, как и для нее, не менее родным, чем английский. Люси считала, что Франция должна найти в себе силы твердо противостоять обнаглевшей фашисткой Германии, но при всей ее природной самоуверенности она понимала, что это зависит уж никак не от нее. Вот Люси и перенаправила всю свою недюжинную энергию на то, чтобы состязаться на равных с мужчинами в ее любимом автоспорте, где те с какой-то стати привыкли доминировать.