Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских а

За последние пару месяцев ни единой гонки никто из ее команды не выиграл из-за какой-то чуть ли не мистической эпидемии аварий и технических проблем. В результате лидерство в сезоне гонок на спортивных авто прочно захватили Bugatti и Talbot. Единственным просветом на этом грозовом фронте оставалась капитанская решимость Люси сражаться до победного.

В Ле-Мане в минувшие выходные Рене откатился из лидеров в середину пелотона из-за самой что ни на есть нелепой случайности: его напарник по этой изнурительной 24-часовой гонке на выносливость, уступая ему на пит-стопе место за рулем, сломал дверь, и на починку ушел чуть ли не час[499]. Заявив мсье Шарлю, что он теперь зубами вырвет достойное место и будет для этого «гнаться так, будто это Гран-при», Рене вернулся в гонку и за десять часов головокружительных ускорений на прямых, причем в основном уже в темноте при свете фар, тускло высвечивавших колосящиеся вдоль обочин пшеничные поля, занял выдающееся с учетом часового гандикапа третье место.

Тягач Écurie Bleue с новинкой на прицепе с деловитым рокотом въехал на территорию автодрома Монлери. Там их встречали лишь Люси, Рене и Жан Франсуа. Вскоре подтянулись Вайффенбах с небольшой свитой, бригада механиков Delahaye и судьи-хронометристы. Больше на территории не было никого.

Delahaye 145 скатили по откидным сходням на бетон. Ни ликующих возгласов, ни выстрелов пробок шампанского над автодромом не разнеслось, – разве что легкий возглас изумления из уст тех немногих из присутствовавших, кто раньше этого чудища не видел в стенах завода и потому был шокирован его обликом. Сто сорок пятая была ничуть не похожа ни на стройную, элегантно сглаженных форм предшественницу, ни на любую другую Delahaye, когда-либо представавшую перед ними. Вызывающе высоко вздымающиеся над колесами крылья, навешенные на новинку ради того, чтобы она вписывалась в регламент предстоящего Гран-при Франции, снова проводившегося лишь среди спортивных авто, придавали машине еще более диковинный и даже в какой-то мере противоестественный вид.[500]

«Канула в ле́ту классическая окантовка радиатора в форме геральдического щита, – сетовал впоследствии страстный поклонник дизайна старых добрых Delahaye. – Вместо нее воткнули какое-то широкое и тупое рыло. <…> Исчез и точеный тонкий профиль зауженного к передку капота, под которым скрывалась старая добрая «шестерка» [цилиндров]; всю стать подчинил себе мощной хваткой этот новый V12, раздув ей бока спереди и до самого зада кокпита, – разве что к хвосту корпус чуть зауживается и уплощается. Зато машина эта будто льнула к земле из-за невероятно низкой посадки, из-за которой казалась еще длиннее и шире, чем была на самом деле».

Злые языки говорили даже, что облик Delahaye 145 вдохновлен любовью Люси к своим бульдогам. Уподобляли эту машину и «электрической лампе цоколем вперед», и «тупорылой разрывной пуле дум-дум». Один критик договорился даже до того, что назвал конструкцию этой машины с крыльями привлекательной, прежде всего, для энтомологов – в силу ее схожести с богомолом. Как ее только не называли – и «жуткой», и «звероподобной», и «беспардонно уродливой». Рене (про себя, естественно) тоже заключил, что «ужаснее машины в жизни не видал». Если же отбросить вкусовщину, вполне понятно было, что причудливость форм диктовалась утилитарно-практическими соображениями: нос картошкой с бородавкой воздухозаборника нужен был, чтобы разместить под капотом более габаритный, чем когда-либо прежде, двигатель, а вздернутые крылья – для снижения аэродинамического сопротивления.[501]

Люси же в данном случае эстетика вовсе не волновала; ей нужно было, чтобы машина: (а) ехала; и (б) быстро.

Жан Франсуа настоял, что первым опробует свое детище на треке лично он. Понятно, что и чеки выписывала Люси, и нещадно торопила его с постройкой тоже Люси, но машина эта – его творение, и баста! Втиснувшись в кокпит, как был, в летнем пиджаке и при галстуке, конструктор как раз и попал в столь нелепом виде в прицел камеры фотографа, прибывшего вместе с невесть откуда проведавшим про испытания вездесущим Жоржем Фрэшаром из L’Intransigent. Не исключено, что у него повсюду были платные осведомители.

– Как она себя поведет? – спросил репортер.

– Неизвестно, на ней еще никто не ездил, – ответил Франсуа.[502]

Механики запустили двигатель, и V12 ожил, причем без оглушительного истошного воя, к которому успели приучить публику нагнетатели. Мотор новой Delahaye издавал скорее дробный, раскатистый стрекот, звонким эхом разнесшийся по монастырской тиши автодрома. Франсуа стартовал, и по мере его удаления и переключения на высокие передачи гул мотора становился все более басистым и весомым, будто он самоутверждался и обретал свой истинный и неповторимый, отчетливо агрессивный голос.