Большая грудь, широкий зад

В этот момент где-то вне толпы раздался пронзительный звук. Он напоминал писк ищущего материн сосок щенка, а еще больше крики следовавших за парусными лодками чаек, которых мы видели на реке много лет назад. Цинь Эр оборвал смех, самодовольная улыбка сползла с его лица. Все повернулись на этот странный звук. Издала его третья сестра, Линди, но в ее облике не было ничего, что позволило бы назвать ее третьей сестрой. Теперь, когда из ее горла вырвался этот звук, от которого холодок пробежал по спине, она полностью преобразилась в птицу: нос выгнулся клювом, глаза пожелтели, шея втянулась, волосы превратились в перья, а руки – в крылья. Размахивая ими, она с громким криком, будто в совершенном одиночестве, устремилась к обрыву.

Сыма Тин потянулся к ней, чтобы остановить, но в руке у него остался лишь клочок ее одежды. Когда мы вышли из оцепенения, она уже парила – я говорю именно «парила», чтобы избежать слова «падала», – под обрывом. Там, внизу, легкой зеленоватой дымкой стелились луга.

Первой расплакалась вторая сестра. И сразу стало как-то не по себе. Ну полетела Птица-Оборотень с обрыва – подумаешь, ничего особенного, чего плакать-то? И тут вдруг разрыдалась старшая, которую я всегда считал скрытной и циничной. Совершенно неожиданно разревелась и восьмая сестренка, которая вообще ничего не видела. Разревелась, словно подхватив плач сестер, и с каким-то особым чувством. Потом она сказала, что, когда тело третьей сестры упало на землю, ей почудился звон разбившегося стекла. Возбужденная толпа замерла, лица словно покрылись инеем, глаза застлал туман. Вторая сестра махнула солдатам, чтобы привели мула, и забралась на него без посторонней помощи, ухватившись за толстую короткую шею и отчаянно карабкаясь. Получив удар пятками в брюхо, мул враскачку порысил вниз. За Чжаоди побежал было Сыма Лян, но его тут же остановил солдат и, подхватив под руки, усадил на коня, на котором взбирался на гору его отец.

Словно разбитое войско, брели мы с горы Вонюшань. Чем, интересно, занимались в это время под белым облачком Бэббит с Няньди? Сидя верхом на муле, я мучительно пытался представить Няньди и Бэббита под парашютом. Перед глазами вставала следующая картина: он стоит возле нее на коленях со стебельком щетинника в руке и его кисточкой щекочет ей грудь, как давеча делал я. А она спокойно лежит себе, зажмурившись, и довольно урчит, как собачонка, которую почесывают. Вот уже и ноги задрала, хвостом по траве виляет: на всё готова, чтобы ублажить этого сумасброда Бэббита! А мне намедни всю задницу чуть не измочалила, стоило только пощекотать ее. При этой мысли я разозлился не на шутку; то был не просто гнев, к нему примешивалось еще и нечто чувственное, полыхавшее внутри жгучим пламенем.

– Сучка! – вырвалось у меня, и руки яростно дернулись, словно сомкнувшись у нее на горле.

– Что с тобой? – обернулась Лайди. Чтобы ускорить спуск, солдаты усадили меня позади нее. Я крепко держался за ее прохладную спину, уткнувшись лицом в костлявый хребет и бормоча:

– Бэббит, Бэббит, покрыл-таки шестую сестру, черт американский.

К тому времени, когда мы тем же кружным путем спустились с утеса, Сыма Ку с Бэббитом уже скинули с себя все веревки и стояли, склонив головы. Перед ними расстилалась лужайка под утесом, где росла особенно густая трава. Словно инкрустация, на зелени лужайки лежала третья сестра. Лицо ее было обращено к небу, тело впечаталось в землю, вокруг выдранная с корнем трава. Птичье выражение бесследно исчезло. Глаза чуть приоткрыты, лицо удивительно спокойно, на губах что-то вроде легкой улыбки. Мерцающий в глазах холодный свет лезвием ножа пронзил мне грудь и дошел до самого сердца. Лицо пепельно-серое, губы словно посыпаны мелом. Как-то странно выделяется лоб. Из носа, ушей и уголков глаз тонкими ниточками выступила кровь, и по лицу уже снуют большие рыжие муравьи.

Сюда, в это буйство разнотравья и цветов, раздолье для пчел и бабочек, пастухи забредали редко, и грудь наполнял сладковато-гнилостный аромат. В нескольких десятках метров отвесной стеной высится тот самый красно-бурый утес. Во впадине у его подножия образовалось крошечное озерцо, куда со звоном капает стекающая с него темная вода.

Вторая сестра, прихрамывая, устремилась вперед. Она опустилась на колени у тела Линди, беспрестанно повторяя: «Сестренка, сестренка, третья сестренка…» – и просунула ей руку под шею, будто хотела приподнять голову. Но шея третьей сестры лишь растянулась, как резина, и голова свесилась с локтя Чжаоди, подобно голове мертвой птицы. Вторая сестра тут же вернула голову в прежнее положение и взяла сестру за руку. Рука тоже гнулась, и Чжаоди громко разрыдалась:

– Сестренка, сестренка, что же ты оставила нас, милая…