Большая грудь, широкий зад

«Граждане налогоплательщики! Они, эти разжиревшие на народной крови клопы вонючие, называют меня душевнобольным. Да-да, всякого здравомыслящего человека они отправляют в психушку, это для них обычное дело. Братья и сестры, друзья, соратники! Раскройте глаза и оглянитесь вокруг, посмотрите, как переплывает к ним в мошну общественная собственность, как они наживаются на крови и поте народном! На один бюстгальтер тратят столько, сколько мне хватит на полгода, чтобы прокормиться. А за один присест съедают столько, сколько мне хватило бы месяца на три. Кругом одни рестораны, кругом взятки и коррупция, кругом злоупотребления. Пару лет мэром – сто тысяч юаней. Земляки! Вижу, ваши головы посветлее моей будут, вот вам в вены соломинки и вставляют одну за другой. Они мечтают стать морем, которое вовек не наполнишь. Разомкните затуманенные сонной одурью глаза, земляки, окиньте взглядом ужасающую действительность!»

Мелкие капли дождя увлажнили бледный высокий лоб. Стальной расческой он провел по убеленным сединой волосам, и капельки воды скатились подобно каплям лаврового масла. Как гласит пословица: «Дождь весной как масло дорог, летний льет на всяк пригорок». «Никакой я не душевнобольной, в голове все ясно и понятно до такой степени, что самому страшно. Я понимаю, что мне не вырваться из сетей, сплетенных из денег и гениталий, они расставлены повсюду, и конец меня ждет безрадостный. Сегодня я выступаю перед вами, а завтра, может, сдохну на свалке, как бешеный пес. Если умру, не оплакивай меня, милая, долгими ночами в нескончаемых снах, один я у тебя. Но я буду и дальше жить и бороться».

Он достает из-за пазухи рожок и, надувая щеки, звонко трубит. Заслышав боевой сигнал, братья и сестры в едином порыве выступают на бой. «Разобьем дьяволов, уничтожим японский империализм!», «Отстоим мир, защитим родину!»214. Трубя, он шагает по краю широкой площади. Мимо сплошным потоком несутся автомобили, спешат по делам люди. Ты паришь у них над головами, перья в блестящих капельках воды. На лужайке ковыляют счастливые малыши. Старичок пенсионер запускает под дождем воздушного змея. «Долой главаря городских коррупционеров Лу Шэнли!» – воздев руку, кричит он. На него с лаем кидается брошенный хозяевами пекинес. «Долой Гэн Ляньлянь, проматывающую трехсотмиллионные кредиты! Долой витающего в облаках фантазера Попугая Ханя! Долой “Единорог”! Очистимся от желтой скверны215, возродим духовную культуру! Долой плейбоя Шангуань Цзиньтуна!»

В испуге Цзиньтун взмахивает крыльями и пулей взмывает под облака. Он-то хотел, оборотившись птицей, найти родственную душу, а тут – нате вам! – нашел заклятого врага. И, охваченный целой бурей переживаний в тот весенний вечер тысяча девятьсот девяносто третьего года, он в полном изнеможении валится на ковер у себя в кабинете – подделку под старину – и тихо поскуливает.

От слез на ковре уже образовалось мокрое пятно размером с плошку, когда дверь открылась и вошла служанка-филиппинка. Ее предки торговали в Гаоми шелками из южных морей216, и в ее жилах текла китайская и малайская кровь. Смуглая, с вечно озабоченным лицом и пышной грудью, характерной для женщин из тропических стран, по-китайски она объяснялась с грехом пополам. Ван Иньчжи специально приставила ее ухаживать за Цзиньтуном.

– Пожалуйте ужинать, господин. – Из корзинки на столе появились чашка клейкого риса, тушеная баранина с турнепсом, жареные креветки «хай ми»217 с зеленью и черепаховый суп. – Прошу вас, господин, – подала она палочки – имитацию под слоновую кость.

От еды поднимался пар, но есть не хотелось.

– Вот скажи мне, что я такое? – поднял он на служанку красные от слез глаза.

Та в испуге застыла, опустив руки:

– Господин, я не знаю…

– Шпионка! – В ярости он швырнул палочки на стол. – Ван Иньчжи подослала тебя шпионить за мной!

– Господин… господин… – в ужасе лепетала служанка, – я не понимаю… не понимаю…

– Яд замедленного действия в еду подложила, хочешь отравить, чтобы я сдох потихоньку, как индюк, как панголин! – Он шмякнул еду на стол, а суп выплеснул на служанку: – Вон! Вон отсюда! И чтоб я тебя больше не видел, сучка шпионская!

С мокрой и липкой от супа грудью та, плача, выбежала из кабинета.

«Ах ты контра, Ван Иньчжи, ах ты враг народа, кровопийца, вредитель, не прошедший четырех чисток218, архиправый элемент, захвативший власть каппутист219, реакционный буржуазный авторитет в науке, разложившийся и переродившийся элемент, классово чуждый элемент, оторванный от практической деятельности паразит, шут гороховый, пригвожденный к позорному столбу истории, бандит, предатель китайского народа, хулиган, прохвост, скрытый классовый враг, монархист, верный и почтительный потомок Кун Лаоэра220, поборник феодализма, неистовый сторонник реставрации рабовладельческого строя, рупор вымирающего помещичьего класса…»