Большая грудь, широкий зад

Грянул еще один залп германцев, и на каменный порожек у ворот упала мертвая женщина с ребенком в руках. Во дворе зашлась в бешеном лае собака.

– Заряжай! – приказал Ду Цзеюань.

Батрак засыпал в дуло пороха, утрамбовал, потом стал заряжать мелкую, с арахис, картечь.

– Сколько долей пороха должно быть, хозяин? – уточнил он.

– Девять! – бросил командир.

Он собственноручно развернул пушку и наставил ствол на еще нечеткие силуэты германских солдат. Взял из рук жены курящуюся палочку благовоний, раздул ее и поджег запал. Из отверстия вылетел белый дымок. Стальная махина, этакий могучий зверь, помолчала, потом резко подскочила, и из жерла в сторону врага вылетел темно-красный язык пламени. Будто железной метлой, он смел целую шеренгу германцев. Раздались крики боли на чужом языке. Жерло пушки обволокло пороховым дымом.

– Заряжай! – снова скомандовал Ду Цзеюань.

От пушечного выстрела туман на улице рассеялся. Солдаты в панике разбегались по проулкам. На улице осталось несколько трупов и раненые, с воплями закрывавшие лицо руками. Меж пальцев у них текла кровь. Батрак торопливо заряжал пушку, а пришедшие в себя германцы открыли огонь по амбару. Пуля царапнула Ду Цзеюаня по уху. Уху стало горячо, он потрогал его и, увидев, что ладонь вся в крови, спешно залег. Батрака ранило в живот. Он побледнел и, зажимая рану рукой, запричитал:

– Хозяин, я единственный сын в пяти поколениях, помру, так и мой род прервется.

– Пошел ты! Род у него прервется! Да нынче в Шавоцунь каждую семью ждет такое, – обозлился окровавленный Ду Цзеюань. – Заряжай давай.

– Спускался бы ты, Правитель, – стала увещевать его жена.

– Еще разок шарахнем по германцу и будем считать, что квиты, – сказал он, подтаскивая забрызганную кровью тыкву с порохом.

– Их и так уже вон сколько полегло, – не унималась жена. – Расквитались уже.

И тут пуля впилась ей в шею. Она на миг замерла – и будто переломилась. Изо рта хлынула кровь. «Ну вот и конец, – подумал Ду Цзеюань. – Конец фениксу пришел». Рябое лицо жены искривила судорога, из щелок глаз пробился леденящий свет. Ду Цзеюань засыпал в дымящееся жерло весь порох из тыквы. Согнувшись в три погибели, он прятался от посвистывающих пуль за низеньким парапетом, сжимая обеими руками шомпол и утрамбовывая порох. Раненый батрак подал дымящуюся палочку:

– Пали, хозяин.

Картечь с грохотом ударила в стену на другой стороне улицы, сделав ее похожей на пчелиный улей, из пробитых отверстий на улицу с шуршанием посыпалась пыль.

Пошатываясь, Ду Цзеюань встал и поднял глаза к солнцу:

– Долгой жизни императору!

Солдаты уже взяли этого долговязого на мушку, раздался залп – и он скатился с амбара.

Напротив высокого, крытого черепицей дома Ду Цзеюаня германцы тем временем установили два больших орудия и открыли огонь. Снаряды у них с медной оболочкой, летят с отчетливым, резким, оглушающим ревом. Угодив в конек крыши, они с грохотом разорвались, и среди порохового дыма во все стороны брызнули куски кирпичей, черепицы и осколки самих снарядов.

Выбили германцы и ворота семьи Лу Улуаня. Сначала несколько раз выстрелили, но все было тихо. Укрывшийся за воротами Улуань спокойно ждал. Вытянув шею, как любопытный петух, во двор вошел солдат. Винтовку с примкнутым штыком он держал наперевес. Брюки в обтяжку, выпирают большие коленные чашечки, на шинели сверкают два ряда медных пуговиц. Улуань замер. Солдат повернул голову и махнул остальным. Хорошо видны голубые глаза, красный нос и выбивающиеся из-под кепи светлые волосы. И тут германец заметил Улуаня, стоявшего за воротами, как черная пагода, попытался выстрелить, но было поздно. Улуань сделал резкий выпад, и стальной наконечник копья с красной кисточкой вонзился в живот солдата. Верхняя половина тела германца упала на белое от воска древко. Вытаскивая копье, Улуань ощутил пронизавший спину холод. Руки онемели и выпустили древко, он с трудом повернулся. Двое германцев уставили винтовки ему в грудь. Он развел руки в стороны, чтобы рвануться вперед, но где-то, будто глубоко в мозгу, прозвучал хлопок – словно что-то разбилось, – и глаза застлала смертная пелена.

Стреляя один за другим, солдаты ворвались в дом. На балке висел труп белокожей женщины. Маленькие ножки с одним ногтем повергли германцев в крайнее изумление.

На другой день в дом пришли разузнать, что и как, матушкина тетка и ее муж Юй Большая Лапа. Они и нашли Сюаньэр в чане для муки. В запорошенном тельце едва теплилась жизнь. Тетка очистила ей рот от набившейся муки, а потом долго хлопала по ней, и лишь после этого девочка чуть слышно заплакала.

Глава 56

Когда Лу Сюаньэр исполнилось пять лет, тетка достала дощечки из бамбука, небольшую деревянную киянку, бинты и другие приспособления для бинтования ног.

– Тебе уже пять лет, Сюаньэр, надо ноги бинтовать!

– А зачем их бинтовать, тетушка? – удивилась Сюаньэр.

– Если женщина не бинтует ног, ей замуж не выйти, – сурово ответила тетка.

– А зачем выходить замуж? – не отставала Сюаньэр.

– Ну не всю же жизнь мне тебя кормить!